счете в целом согласились с нами, значительно сократив масштабы киберкраж коммерческой информации.

Неустанные усилия Джона Керри в области решения проблемы изменения климата и запоздалое понимание китайским руководством того, что отравление собственного населения – верное средство возбуждения ненужных ему внутренних беспорядков, привели к дипломатическому прорыву – подписанию Парижского соглашения по климату 2015 г. К сожалению, других прорывов не наблюдалось. Разногласия между нами росли, равно как и риски столкновения. Дипломатия играла решающую роль в снижении напряженности и поиске путей решения вопросов в тех областях, в которых это было выгодно обеим сторонам. Обама верил, что «Тихоокеанский век» будет способствовать притирке набирающего силу Китая и гибких и адаптивных Соединенных Штатов, и упорно работал, чтобы продемонстрировать нашу приверженность этой концепции. Но китайцы становились все более самоуверенными и все яснее видели проблемы, с которыми сталкивались США. Это неизбежно должно было привести к проверке друг друга на прочность, чтобы выяснить, чья версия регионального порядка победит. Ничто не имело такого значения для американской внешней политики, как результат этой большой игры.

* * *

Хотя президент Обама пытался «восстановить внешнеполитическое равновесие», в долгосрочной перспективе делая упор на Азию, он понимал, что мы должны по-прежнему вкладывать капитал и в наших ближайших союзников в Европе. И Обама, и госсекретарь Клинтон стремились укрепить трансатлантические связи, и прежде всего с Германией, Францией и Соединенным Королевством. Особенно продуктивные отношения у Обамы со временем сложились с канцлером Германии Ангелой Меркель, чей блестящий интеллект и сугубо деловой стиль работы он ценил очень высоко. Хотя наши главные европейские союзники временами страдали приступами ревности, видя, что администрация Обамы уделяла все больше внимания азиатскому региону, ничто по-прежнему не имело такого значения с точки зрения наших глобальных интересов, как трансатлантический союз. Прочные связи с европейскими партнерами были важны и для другого приоритета игры вдолгую – возобновления усилий в области налаживания отношений с Россией.

Подход Обамы к России вначале был осторожным. Принимая власть, он сказал в одном из телевизионных интервью, что, по его мнению, имеет смысл изучить возможность «перезагрузки» отношений с этой страной. У нас по-прежнему были серьезные разногласия в связи с российской агрессией в Грузии, а также немало других проблем, но существовали и точки соприкосновения – почва, которую можно было бы вспахивать более эффективно. Во время избирательной кампании 2008 г. Обама говорил о своем твердом намерении ослабить угрозу ядерной войны, готовности вести прямой диалог с иранским режимом и заинтересованности в более эффективном подходе к войне в Афганистане. Все эти приоритеты выиграли бы от оздоровления американо-российских отношений.

Конфликт в Грузии в дальнейшем охладил мои ожидания. Я продолжал оставаться на своей позиции, считая, что выбор возможностей в отношениях с Россией у нас невелик, поскольку эта страна по-прежнему была намного скорее путинской, чем медведевской. Тем не менее мы еще могли попытаться найти оптимальный баланс между возможностью сотрудничества в отдельных областях и неизбежными разногласиями. Я нашел единомышленника в лице Майка Макфола, нового главного эксперта по России в аппарате СНБ. В первый раз я встретился с ним в начале 1990-х гг., на баскетбольной площадке нашего посольства в Москве. Это было во время моей первой командировки в Россию. Майк в то время трудился в Московском центре Карнеги. В правительстве он действовал так же энергично, как и на баскетбольной площадке, и в работе над «перезагрузкой» демонстрировал такую же целеустремленность и творческий подход, как в игре.

Однако Макфол был не в восторге от первого предложенного мной шага. Я считал, что донести до Москвы серьезность намерений администрации Обамы поможет письмо от имени президента США с подробным изложением наших представлений. Я предлагал подготовить проект письма, а затем, после подписания президентом, вместе доставить послание в Москву. Майк считал, что это был подход XIX в. – разве что письмо было бы напечатано на компьютере, а не написано пером. Но я утверждал, что русские оценят традиционный подход и, соответственно, серьезность наших дипломатических намерений и это поможет нам продвинуться вперед. В конечном счете я убедил Майка. Мы сочинили длинное, подробное письмо, передали черновой вариант президенту и, получив его одобрение, в начале февраля 2009 г. вылетели в Москву. Я также вез туда написанное от руки послание госсекретаря Клинтон министру иностранных дел Лаврову. Хиллари Клинтон скептически оценивала успех «перезагрузки», но считала, что попробовать стóит.

Два дня мы с Макфолом вели интенсивные обсуждения с Лавровым и другими российскими высшими должностными лицами. Все прошло лучше, чем мы ожидали, и 13 февраля я сообщил госсекретарю, что «поездка в Москву убедила меня в существовании серьезных возможностей, хотя я реалистично оцениваю потенциальные трудности, связанные с попыткой "переключить скорость" в контактах с российским руководством, полностью поглощенным проблемами, возникшими в связи с ухудшающимся экономическим положением страны, и не уверенным в том, будет ли служить оттепель в отношениях с США их интересам». Меня поразило, как сильно обеспокоены в Москве глобальным финансовым кризисом, который быстро остановил российский экономический бум. «Подъемные краны, которые доминировали в городским пейзаже в течение нескольких лет, когда я служил послом, теперь простаивают, – писал я. – Банкиры и высшие должностные лица, собравшиеся в приемной министра финансов в ожидании встречи с ним… уже не были такими заносчивыми, как раньше; они явно пребывали в унынии». Авторитарная модель модернизации Путина и Медведева не справлялась с кризисом, чтó могло заставить Кремль попробовать ослабить напряженность в наших отношениях[122].

Конкретные вопросы, поднятые президентом Обамой в письме Медведеву, русские услышали, хотя и восприняли с некоторой опаской. Обама четко очертил области наших разногласий, прежде всего относительно статуса Абхазии и Южной Осетии. Столь же ясно он выразил свою точку зрения на проблему нарушения прав человека. Русские не стали подробно обсуждать конфликт в Грузии или бить себя кулаком в грудь, напоминая о политике США в отношении бывшего Советского Союза. Но Лавров сигнализировал о непосредственной заинтересованности в переговорах о подписании нового Договора о мерах по дальнейшему сокращению и ограничению стратегических наступательных вооружений (СНВ-III), поскольку срок действующего договора[123] истекал в конце 2009 г.

«Никакой другой пункт послания президента не привлек такого внимания русских, как абзац об Иране и ПРО», – писал я госсекретарю Клинтон. Тщательно подбирая слова, президент подчеркивал, что стратегия США в области ПРО, включая планы размещения объектов ПРО в Польше и Чехии, которая так беспокоила русских, в настоящее время пересматривается и что, соответственно, прогресс в области предотвращения угрозы, создаваемой ракетной и ядерной программами Ирана и обуславливающей наши европейские планы, оказал бы непосредственное влияние на процесс пересмотра стратегии. Русские не могли не понимать, чтó из этого следовало[124].

В начале марта