ТРЕТИЙ ДЕНЬ подряд просыпаюсь в больнице. Все тело болит после ночи, проведенной на стуле, но я никогда не была так рада чувствовать себя плохо, потому что знаю – Оуэну еще хуже.

Переплетаю его пальцы со своими и прижимаюсь щекой к его ноге. В первую неделю в больнице он едва что-то соображал из-за обезболивающего, и я не была уверена, что он знал о моем присутствии.

Его пальцы на секунду сжимают мои, он ворочается.

Я засыпаю. Мне снится самый лучший сон. Оуэн проводит пальцами по моим волосам, улыбается мне. Сон кажется таким реальным, что не хочется просыпаться.

– Пейтон? – Он зовет меня по имени, и мне нравится слышать его голос. Тру глаза и чувствую, как Оуэн проводит рукой по волосам.

Я склоняюсь над ним.

– Как себя чувствуешь?

– Достаточно хорошо, чтобы сделать это.

Он обхватывает меня за талию и притягивает ближе.

Кашляет, и я поднимаю со столика огромный стакан. В нем колотый лед и вода.

– Держи. – Наклоняю соломинку, чтобы он смог попить. – Ты в порядке?

– Только горло дерет. Иди сюда.

Я склоняюсь над ним. Поверить не могу, что так радуюсь его пробуждению.

– Ближе. Я тебя не вижу, – говорит он.

Наклоняюсь еще ближе.

– Как себя чувствуешь? Серьезно?

– Словно меня переехали грузовиком.

Смеюсь, и по щеке сбегает слеза.

– Я так рада, что ты в порядке.

– Помнишь, что ты мне обещала перед операцией?

– Что именно?

– Что после нее я получу все, что захочу?

Чтобы доказать свою уверенность в успехе операции, я пообещала Оуэну, что дам ему все, что он захочет.

– И что ты хочешь? Раз уж можешь выбирать все, что угодно.

– Я не знаю, каковы теперь правила по поводу бассейна, когда у меня в груди дуговой реактор.

– Шутки Железного человека? Серьезно?

– Звучит круче, чем кардиостимулятор.

Оуэн от многого отказался, решившись на операцию – но для него это шанс жить. То, что многие из нас принимают как должное.

Хирург имплантировал в грудь Оуэна ИКД – имплантируемый кардиодефибриллятор, – чтобы тот заводил его сердце, когда оно остановится. Оуэн знал, что, согласившись на него, никогда больше не сможет драться – или заниматься контактными видами спорта. Вся его жизнь теперь изменится.

– По крайней мере, у меня будет жизнь, – сказал он.

В день операции Оуэн больше волновался за маму и меня, чем за себя. Знаю, он был напуган, но все равно прошел через это.

Оуэн касается моего рукава.

– Что на тебе?

На мне униформа.

– О, у меня игра. Но я ее пропущу. Меня могут прикрыть.

– Нет. – Оуэн качает головой. – Это плохая примета, если пропустишь.

– Ты теперь суеверный?

– Ты должна пойти. Уверен, в любую минуту сюда заявится целая армия медсестер, чтобы потыкать меня иголками и измерить температуру.

– Не знаю насчет медсестер, но твоя мама вот-вот придет. Она не оставит тебя, пока я не появлюсь.

– Да. Она хорошая мама.

Дверь чуточку открывается, и заглядывает мама Оуэна.

– Ты сегодня потрясающе выглядишь, милый.

Она улыбается. Я впервые вижу, как она улыбается.

– Ты должна идти, – говорит он мне. – Я потусуюсь с мамой.

Я не хочу уходить.

Это похоже на начало чего-то, и я хочу уделить внимание этому началу.

– Хорошо, но я вернусь сразу после игры.

Целую его в лоб.

– Кажется, ты не попала.

– Что?

– Кажется, ты не попала по моим губам, – говорит он.

Я не знаю, есть ли какие-то правила относительно поцелуев после операции на сердце. К тому же его мама стоит прямо напротив меня. Нежно целую его, губы чуть касаются.

– Иди сюда. Я хочу тебе кое-что сказать, – шепчет он. Я наклоняюсь ухом к его губам. – Я решил, чего хочу.

– Здесь твоя мама, – напоминаю ему.

– Это не насчет бассейна.

– Хорошо. Что ты хочешь?

– Посмотри на меня. – То, как Оуэн произносит это, напоминает о том, как он говорил это раньше.

– Ты наконец скажешь мне?

Он улыбается мне.

– Я хочу быть больше, чем просто друзья.

Мое сердце тает.

Я снова его целую.

– Договорились.

Его мама кричит мне вслед:

– Удачи!

Я практически парю, когда выхожу на футбольное поле.

Оуэн очнулся, и он мой. И он еще долго будет рядом со мной. Именно так говорит мой внутренний голос, и я снова ему верю. Надеваю спортивный бандаж на колено и завязываю бутсы. Медленно выбегаю на поле – не на скорости бомбардира.

Меня окружает десяток четырехклассниц.

– Кто начинает? – спрашивает одна из них.

– Не знаю. Давайте посмотрим список. Чья очередь?

Они толпятся вокруг моего планшета и читают через мое плечо.

Колено еще не до конца пришло в норму. Даже на восемьдесят процентов. В этом сезоне я не смогу играть, но университет Северной Каролины разрешил мне отложить поступление на следующий год.

Думаю, к тому времени мое колено полностью заживет.

А если нет? Я что-нибудь придумаю.

Я раньше считала, что каждый в течение жизни получает один идеальный день, но ошибалась. Мы получаем не один идеальный день. А целую жизнь не идеальных дней, и нам решать, что с ними делать.

Бывают трудные дни, когда чувствуешь себя так, будто тебе надрали зад. Именно так я чувствовала себя, когда Рид толкнул меня – разбитой и сломленной. Я верила, что моя жизнь никогда уже не будет прежней. Но однажды разбитая и сломленная может стать разбитой и прекрасной. И я сейчас над этим работаю.

Но меня это устраивает. Я не ищу счастливого конца. Я хочу бесконечного, постоянного счастья.

Счастья, которое надо заслужить. Которое находишь после разбитого сердца или поврежденного колена. После ошибки, которую, как тебе кажется, невозможно исправить.

Важнее всего это постоянство. А счастье у меня уже есть.