— Ты прав, я больна. Если бы ты знал чем…

— Мне незачем это знать.

— Ты не можешь меня вылечить…

— Ошибаешься, есть одно верное средство. Я просто возьму на себя твою болезнь. Мы поступим следующим образом. Каждый раз, когда у тебя появятся заботы или возникнут грустные мысли, ты отбросишь их, сказав: «Это для Мага». Я же тотчас об этом узнаю, потому что мне станет грустно, люди покажутся мне неприятными, по ночам мне будут сниться кошмары, возможно, у меня поднимется температура, и я слягу в постель. Ты же, наоборот, вновь станешь улыбаться, на твоих щеках опять появится румянец, тебе будет легче вставать по утрам, ты будешь лишь думать: «Мне не надо ни о чем беспокоиться, болен Маг, а не я, он обо всем позаботится».

Мари-Жо выпрямилась. Она непонимающе смотрела на меня. Вероятно, она подумала, что я шучу или сошел с ума. Тогда я сказал:

— Я говорю совершенно серьезно. Я уверен, что все получится. Надо только попробовать. Когда-то я читал стихотворение Бодлера «Искупление». Ты его знаешь? В нем говорится приблизительно о том же, только больной — это сам Бодлер, и он просит любимую женщину помочь ему! Мне кажется, что это вполне естественно. Стихи начинаются следующими словами:

Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?

Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью?

Вас, ангел свежести, томила лихорадка?

Как видишь, идея принадлежит не мне, а кроме того, она не нова.

Мари-Жо в ответ рассмеялась:

— Но в ней нет и ничего хорошего. Если не ошибаюсь, твой Бодлер плохо кончил?

— Только потому, что его недостаточно любили.

— А ты меня достаточно любишь?

По крайней мере, я добился первого результата. В глазах Мари-Жо вновь появилась мягкость, взгляд ее стал увереннее, голос — звонче, и я наконец услышал ее смех, возвращающий меня к жизни.

Прощаясь, я взял ее руки и крепко сжал их, но она сама наклонилась и поцеловала меня.

— Обещаешь выполнить наш договор? — спросил я.

— Да.

— Клянешься?

Она молчала. Не выпуская ее рук, я повторил:

— Клянешься? Мы поменяемся с тобой? Я буду болеть, а ты будешь здорова. Ты мне клянешься?

Она поклялась.

Канун Рождества. После той встречи я больше не видел Мари-Жо. Иногда она мне писала. Во время каникул из Италии приходили открытки с теплыми словами в мой адрес. В сентябре я получил письмо, судя по которому она была счастлива, довольна работой и собиралась расстаться с матерью и переехать на юг. В следующем месяце никаких известий. Не зная ее нового адреса, я не представлял себе, как ее найти. А учитывая мое состояние, я не хотел появляться у ее матери. После того как меня уволили из «Реюни», я устроился работать торговым представителем. Однако дела шли не очень хорошо. Мне пришлось отказаться от квартиры на бульваре Мажанта. Сейчас я живу в пригороде в комнате для прислуги, которую за символическую плату сдает мне приятель. Могу пользоваться кухней и стирать на лестничной площадке. Я не жалуюсь, в конце концов, дело не в деньгах. Меня смущает лишь то, что порой меня начинает мучить одышка, и тогда я вынужден прекращать работу. Бывает, что по вечерам я едва стою на ногах. Сегодня утром я не смог подняться с постели. Сосед любезно дал мне молока и кусок хлеба. Он также принес мне письмо или, вернее, открытку. Я сразу же узнал почерк Мари-Жо и с нетерпением вскрыл конверт. Это было сообщение о бракосочетании. Я закрыл глаза и почувствовал на лице дуновение тепла, которое разлилось по всему телу. Кажется, я заплакал. От радости… Отныне мне остается лишь ждать…

Roger Vrigny «Amour»

© Gallimard, 1985

© А. Дубровин (перевод), 1990

Эрве Базен

БОЛЬШОЙ НЕЖНЫЙ ЗЛЮКА

Поворот на скорости 100 километров в нас. В «кресле самоубийц» — рядом с водителем — сидит Алин, воплощение жизнелюбия. Ее бросает вправо, но она продолжает прихорашиваться, посматривая в зеркальце на противосолнечном козырьке. Поморгав удлинившимися ресницами, она красит одно веко, затем второе и в довершение рисует на щеке мушку.

— Муха це-це! — говорит Луп. — Кого будешь усыплять?

На голове у него шляпа (он никогда не носит шляпу), во рту трубка (он некурящий). Измененная внешность, печальный взор, прикованный к дороге, строго очерченной двумя рядами пирамидальных тополей. Еще газу. Сто двадцать! Машина проносится мимо дорожного рабочего в оранжевой куртке, орудующего на обочине малюткой-мотокосилкой, срезающей траву вперемешку с ромашками. Сто тридцать! За такую скорость лишают прав. Но Луи может лишиться кое-чего поважнее, и он плевать хотел на радары. Он мчится вперед, не желая замечать ни окрестностей, ни населяющую их живность.

— Коровы, — все же бормочет он.

Вокруг видимо-невидимо коров — черно-пестрых и красно-пестрых. Волоча тяжелые розовые вымя, они обмахиваются хвостами, отгоняя слепней. Алин знает, что ее брат сейчас более, чем эти коровы, достоин называться жвачным — он все время пережевывает одну и ту же мысль. На участие в этой авантюре она согласилась потому, что очень привязана к нему и одновременно беспечна. Как ни храбрись, а волноваться есть из-за чего: у этого одолженного у приятеля драндулета лысые шины и плохие тормоза; да и рискованно доверять свою жизнь задушенному галстуком и горькими мыслями полоумному, который собирается без приглашения, издали наблюдать за свадьбой собственной невесты. Уступив уговорам мамаши и папаши Дюпонтье, знающих толк в жизни, она согласилась «пойти под венец» с учителем английского (надежное место, продолжительный летний отпуск), и сегодня молодые предстанут перед двумя выдающимися животами коммуны; один, обрамленный трехцветным стягом, принадлежит месье Уару, мэру и уважаемому владельцу 300 гектаров пастбищ; другой, задрапированный белым стихарем в мелкую складку, — отцу Тависсу, кюре в Сент-Обен-ле-Эпине. Как ни злись, но учителя тоже зовут Луи. И если вдруг невеста произнесет во сне имя первого, второй не огорчится.

— Видишь, кто сзади? — опрометчиво произносит Алин.

На горизонте вырисовывается белый как снег лимузин с номерным знаком «94» — департамент Валь-де-Марн. Печальный взор Луи на мгновение загорается. Таких умопомрачительно дорогих чудовищ иногда уступают по дешевке редким счастливчикам американцы или всякие эмиры, и едет такой счастливчик, недоверчиво подпрыгивая на сиденье, у него не путь — траектория. И снова взгляд потух.

— Смотри-ка, этот танк тоже на свадьбу!

Роскошный монстр стремительно вырастает в зеркале заднего вида, оглушительно сигналит и вырывается вперед. За сто пятьдесят! Но Алин и Луи успевают разглядеть пассажиров. Над рулем парит сигара, упирающая одним концом в физиономию