— Сколько часов вы работаете?

— Весь день.

— Вы начинаете рано?

— О да. Начинаем рано, заканчиваем поздно.

— Простите, что задаю так много вопросов, — сказал я. Он ответил чудесной испанской фразой:

— Как скажете, сэр.

— Во сколько обходится для вас полкило кофе? — спросил я.

— Если работаете здесь же, то недорого.

Тогда я сообщил ему, сколько стоит полкило кофе в США. Сначала он мне не поверил, а потом сказал:

— Но что бы вы ни говорили, мы все равно остаемся бедняками здесь, в Колумбии. Здесь все очень дорого, и с каждым годом только хуже, — он сокрушенно покачал головой. — О, смотрите, уже Пальмира. Скоро будем в Кали.

Я был доволен в Боготе и Армении, что не расстался со своей кожаной курткой. Но здесь, в этой жуткой духоте она оказалась совершенно неуместной. В Кали нас встречала такая жара, что я бессознательно забыл ее в вагоне: пришлось бегом возвращаться, чтобы ее забрать. Спеша по платформе, я обратил внимание на носильщика, сердито выговаривавшего что-то старику с сумкой с апельсинами. Я сделал вид, что завязываю шнурок на ботинке, и прислушался.

— Я помог тебе тащить эту штуку, — кричал он. — И ты мне кое-что должен!

— Ничего я тебе не должен! Ты же ничего не сделал!

— Пять песо! — не отставал носильщик. — Давай сейчас же!

Старик отвернулся. Носильщик, заломив руки, шагнул было следом, но ничего не сказал. Тогда старик обернулся и злорадно осклабился.

— Ты шлюхин сын!

Носильщик услышал его.

— А ты хуже шлюхи, и мать твоя была черной шлюхой! — Он заметил, что я наблюдаю за ними, и добавил: — Вы только посмотрите на этого болвана!

Кали («Очень опасно!») оказался таким скучным местом, что в отчаянной попытке хоть чем-то занять себя мне пришлось купить упаковку зубной нити и с великой тщательностью почистить зубы. Вдобавок мне ужасно не везло со здешними отелями: я оставался в городе три ночи, и каждое утро первым делом выписывался из одного сумасшедшего дома, в котором провел ночь, только чтобы переехать в следующий. Я побывал в церквях и налюбовался на длинные очереди миниатюрных старушек, дожидающихся возможности исповедаться. Трудно было поверить, что они вообще способны согрешить. («У меня снова были эти ужасные мысли, отче!») Я постарался узнать, какие в Кали есть развлечения.

— На вашем месте я бы отправился в Армению, — заявил колумбиец во втором по счету отеле. — Это очень милый маленький городок.

Я сказал ему, что уже побывал в Армении и что она напомнила мне самые убогие и нищие районы Индии. Это всегда обрывало любую беседу: ни один колумбиец, каким бы нищим он ни был, не выносит сравнения его страны с другой не менее нищей страной.

На западе и юге от города высились горы. В свой последний день в Кали я купил карту района и отправился в поход по окрестностям, следуя караванными тропами к самому высокому перевалу: как некое подобие Голгофы, он был отмечен тремя крестами. Я провел в пути все утро и к полуденному часу, когда солнце палило прямо на макушку, увидел источник, стекавший в небольшой овражек. Я прихватил бутерброды, но не взял воды и поспешил к ручью, чтобы напиться. На другом конце овражка оказалась хижина, к стене которой была привязана коза. Рядом стоял старик и бросал камни в ручей. Он напомнил мне Вордсворта, пока я не понял, что он кидает камни не в ручей, а в меня. Я остановился. Теперь старик что-то неистово выкрикивал: он либо был ненормальным, либо принял меня за сборщика налогов. Я предпочел пойти по другой тропе, которая вскоре привела меня к другому источнику.

Хижины были разбросаны повсюду в этих горах, причем иногда в самых неподходящих для жилья местах: то возле входа в пещеру, то на дне песчаного карьера. Я быстро научился обходить их стороной, так как почти всегда натыкался на цепного пса, выскакивавшего при моем приближении и бросавшегося на меня с рычанием и лаем. Мне совершенно не улыбалось быть покусанным такой тварью со светившимся бешенством взором: неистовый лай одной собаки всякий раз вызывал ответный лай ее товарок, разносившийся по всему ущелью. Мне пришлось оставить караванные тропы, чтобы лишний раз не сталкиваться с этими бешеными псами, а значит, от карты было мало проку. Пришлось возвращаться в Кали, используя в качестве ориентиров кресты на «Голгофе».

Вечером в беседе с колумбийцем я вспомнил об этих собаках. Я сказал, что, наверное, в горах многие жители держат собак. Они опасны?

— Иногда собаки бывают опасны, — ответил он. — Зато все змеи смертельно ядовиты.

— Я не видел ни одной змеи.

— Возможно. Но они-то видели вас.

Чтобы отметить мое отправление из Кали, я зашел в дорогой ночной бар при одном из модных ресторанов. Там я застал группу американских миссионеров: не иначе как они отдыхали здесь от своей тяжелой миссии. Здесь были два огромных мужика и две толстухи, мальчишка с отвислым животом и несколько детей поменьше. Что-то вроде группы странствующих баптистов, раздающих Библии и время от времени натыкающихся на отравленные стрелы в путанице верхних притоков Амазонки. Назойливые выходцы со Среднего Запада, с молитвами продвигающиеся по самым глухим уголкам Южной Америки, как правило, ради того, чтобы на родину пришли душераздирающие слухи об их кровавой и мучительной гибели. Но сегодня они явно решили пуститься во все тяжкие: они сбегали к стойке бара во второй раз, и в третий, а потом заказали десерт.

— Это великолепный пирог!

Официанты с благоговением смотрели на это, не веря своим глазам, и едва успевали поворачиваться, выполняя очередной приказ разделать цыпленка или сунуть в духовку пирог. Я сгорал от желания поговорить с миссионерами, но они держались особняком: все десять, за длинным столом. В Коста-Рике, на Москитовом берегу, я нашел место действия своего романа о жертвах кораблекрушения. Здесь, на другом конце ресторана при отеле в Южной Колумбии, я увидел, кем должны быть эти жертвы. Не иначе как их послал мне сам Всевышний.

В центре буфетной стойки возвышалась метровая скульптура изо льда: похожий на лиру предмет, медленно оплывающий каплями, шлепавшимися на скатерть все чаще по мере того, как тянулось время. Это было, по меньшей мере, интересно, поскольку во время сегодняшней прогулки по жилым кварталам Кали и окрестностям я нигде не заметил льда, не говоря уже о тех местах, где не хватало даже воды. Здесь же целая глыба льда служила аляповатым украшением, и я счел ее идиотскую форму возмутительной. Засмотревшись на ледяную скульптуру, я не заметил, как ко мне подошла какая-то толстуха. Поначалу я принял ее за одну из миссионерских жен, но понял, что ошибся, так как говорила она по-испански.

— Как вы зовете это по-английски? — осведомилась она.

— Апельсины, — я снова почувствовал себя как дурак с этими усами.

— Narrishes, — повторила она по-испански. — Я хочу учить английский. Ты можешь меня учить. Это?