Обращает на себя внимание еще один пункт гетманского ответа, показывающий, что могло ждать Московское государство, если бы оно снова стало искать претендента на престол среди русских бояр: «О продолжении этой борьбы, если бы столица стала отбиваться в осаде от обоих государей, гетман королевства желает сноситься с г. гетманом его царского величества». Да, далеко смотрел гетман Станислав Жолкевский, но пока такое развитие событий казалось маловероятным. Посланцы царского войска уехали обнадеженные коронным гетманом, чтобы продолжать войну под столицей.

17 (27) августа 1610 года московские бояре сделали окончательный выбор и присягнули королевичу Владиславу. Сложность состояла в том, что гетман Станислав Жолкевский, находясь под Москвой, действовал в соответствии со складывавшейся ситуацией и не успевал получить одобрение на каждый свой шаг. Так случилось и с кандидатурой королевича Владислава на русский престол. Гетману и боярам это казалось самым приемлемым компромиссом в отношениях между Московским государством и Речью Посполитой. Они решали своим договором и взаимной присягой многие проблемы, но в будущем устройстве Московского государства, вопреки недавним обещаниям Станислава Жолкевского послам «царского войска», не было никакого места для «царя Дмитрия» и его жены Марины Мнишек. В записи 17 (27) августа, выданной гетманом Станиславом Жолкевским московским боярам, говорилось: «А про вора, что называется царевичем Дмитрем Ивановичем, мне гетману вместе з бояры думати и печаль мети, як бы того вора изымати или убити». В случае скорого убийства самозванца, названного не «царем», а всего лишь претендентом на имя «царевича» Дмитрия, гетман соглашался отвести свое войско от столицы к Можайску и там ждать результатов переговоров московских послов с королем Сигизмундом III. Если же Вор и дальше «против стольного города Москвы похочет якое воровство или насильство чынити», то гетман Станислав Жолкевский обещал «против того вора стояти и бится с ним, а пана Сапегу с польскими и литовскими людьми от того вора отвести». Обе стороны прекрасно понимали, что с одними русскими отрядами самозванец не представлял никакой серьезной угрозы. Договорились совместно преследовать Вора до самого конца: «Штоб крови хрестиянское больш[е] не розливал и земля бы в тишине зостала».

Марина Мнишек тоже удостоилась отдельного упоминания в этой записи. Коронный гетман собирался отвезти ее обратно в Польшу: «А Марыне Мнишковне, которая была за убитым рострыгою Гришком Отрепьевым и з нинешним вором по Московском господарьстве ходит, господаринею московскою не называтися, и смуты никоторое вперед в Московском господарьстве не делати» [386].

Гетман Станислав Жолкевский не замедлил выполнить обещание, данное в записи относительно войска «царика». Он сам в донесении королю под Смоленск считал это единственной оставшейся проблемой после заключения договора с московскими боярами: «Осталось затруднение только с самозванцем и его людьми» [387]. К удивлению гетмана Жолкевского, уговорить соотечественников «вверить себя милости и вниманию короля» оказалось еще сложнее, чем жителей Московского государства. Сразу после присяги московских бояр, 18 (28) августа, Станислав Жолкевский прислал к гетману Яну Сапеге своих послов с предложением привести «обманщика» к «единодушию» с королем, а еще лучше выдать его. Гетман, по записям его секретарей, в тот же день поехал к Марине Мнишек в Николо-Угрешский монастырь. Был он там, по сведениям его секретарей, и 23 августа (2 сентября). Сапега выступал посредником между «царем», «царицей» и своим воинством, решившим на своем собрании никуда не отходить от столицы и не поддаваться ни на какие уговоры [388]. «Так как они оказались до того упорными, что никакие увещания не действовали на них», с раздражением писал Станислав Жолкевский, он решил перейти от обмена посольствами «к крайним мерам». Коронный гетман предпринял обходной ночной маневр в окрестностях Москвы: в ночь на 26 августа (5 сентября), «спешив войско и оставив повозки, он пошел на них и так скрыл свое намерение, что только в час после рассвета они увидели у своего лагеря в строю войско королевское, с которыми соединились со всеми своими силами и бояре из города». Войско «царя Дмитрия» оказалось, таким образом, перед выбором – принимать бой с объединенным войском короля и московских бояр или, подчинившись демонстрации силы, начать договариваться об условиях своей дальнейшей службы и о судьбе «царика».

Гетман Ян Сапега и его воинство выбрали последнее. Но далось это с большим трудом. Оба гетмана съехались в виду своих войск и, «приветствовав друг друга, сидя верхом, стали переговариваться». В этот момент с обеих сторон начались задоры, смельчаки гарцевали и перестреливались друг с другом. Поняв, что эти «психические атаки» никому не нужны, гетманы приказали отступить своим войскам и еще долго оставались одни и говорили, пока к ним не присоединились другие участники посольств. В неспешной беседе двух гетманов в виду своих войск решалась в том числе и судьба Марины Мнишек. Позицию польских наемников в войске самозванца гетман Станислав Жолкевский передавал в своем донесении королю следующим образом: «Сапега и депутаты настаивали, чтобы их не устраняли от заслуженной награды и чтобы их государь, из-за которого они подъяли столько трудов и которому на конфедерации принесли присягу, что не отступят от него, был удовлетворен от короля каким-нибудь значительным уделом». Жолкевский готов был согласиться на эти условия и ходатайствовал перед королем о том, чтобы приравнять сапежинцев в правах с бывшими тушинцами из полка Александра Зборовского, первыми ушедшими на службу к королю. В отношении «их повелителя» оба гетмана придумали просить короля «о наделении его Самбором или Гродно». Прощание Жолкевского и Сапеги было теплым: они разъехались каждый к своему войску, «учтиво простившись и обнявшись» [389].

Если войско одобрило эти договоренности, то «царь Дмитрий» и Марина Мнишек восприняли случившееся как предательство – причем не только со стороны своего войска, но и со стороны короля Сигизмунда III. Оба они ответили надменным отказом на предложение участвовать в переговорах с королем. «Я предпочитаю служить у крестьянина и таким образом зарабатывать кусок хлеба, нежели принимать что-либо от его величества короля», – говорил самозванец. Знаменитый ответ Марины Мнишек был язвительнее и точнее попадал в цель. Ее, конечно, не могло не возмутить, что гетманы додумались фактически отнять право управления Самбором у ее отца Юрия Мнишка, по-прежнему носящего звание сандомирского воеводы и сенатора Речи Посполитой, и отдать его в удел «царю Дмитрию». Свой ответ королю она, по выражению Станислава Жолкевского, «пробормотала», но от того он не стал звучать приятнее для короля: «Пусть его величество король отдаст царю Краков, тогда царь отдаст его величеству королю Варшаву» [390]. А ведь когда-то в Кракове Сигизмунд III благословил Марину Мнишек на брак с царевичем Дмитрием. Но теперь уже поздно было думать об этикете и оттачивать красноречие. Лучше было подумать о спасении своих жизней.