Помню, слегка приуныл, когда Чарли решил жить в трех часах езды от нас. Я бы так хотел, чтобы он был поблизости и можно было ему позвонить и сказать: идея появилась, не заглянешь? Но Чарли хотел жить по-своему и не здесь, а в 130 милях дальше – в Воклюзе, по дороге на север от Экс-ан-Прованса. Так что он приезжал и оставался с понедельника по пятницу. В это время он был под рукой, но больше времени мне бы не помешало. И Мик кучу времени пропадал в Париже. Единственное, чего я боялся с Exile, – это то, что, учитывая, как далеко все поселились, поездки поломают им весь настрой. И когда я заполучал их себе, они были нужны мне на все время. Я никогда не жил прямо над рабочим местом, но теперь, раз так получилось, я сказал: не фиг, вы тоже давайте приспосабливайтесь. Похуй всё, я подписался, и я отдаю под это собственный дом. Если я на это пошел, вы тоже можете перебраться куда поближе. Для Чарли это был абсолютно не вариант. У него артистический темперамент. Ему просто западло жить летом на юге, на Лазурном Берегу. Слишком много тусовки, слишком много трепотни. Я его понимаю как никто. Чарли – такой человек, который если выберется на море, то зимой, когда здесь мерзко и пустынно. Он нашел место, где ему захотелось поселиться, и, конечно, это было не на побережье, ни в коем случае не в Канне, Ницце, Жуан-ле-Пену, на мысе Ферра или в Монте-Карло. Чарли от таких мест передергивает.

Если говорить о песнях, выпорхнувших прямо из эфира, то чистейший пример – это Happy. Мы сделали ее после обеда, всего за четыре часа – раз, и запись уже готова. В полдень вещь еще не существовала, а в четыре часа она уже была на пленке. И это была не запись Rolling Stones. То есть имя под ней стоит, но на самом деле это были Джимми Миллер на барабанах, Бобби Киз на баритоне и, в общем-то, все. И я еще доналожил бас и гитару. Мы просто ждали, пока все соберутся для основной ночной сессии, и подумали: мы-то здесь, посмотрим, может, у нас самих что получится. Я написал ее в тот же день. У нас что-то завертелось, мы здорово раскачались, все было настроено и отлажено, так что мы сказали: ладно, начнем отрабатывать и потом, может, добьем ее с остальными. Я решил, что возьму пятиструнку со слайдом, и ни с того ни с сего вылупилась песня. Раз, и готово. К приезду остальных мы ее добили. Когда у тебя что-то в руках, нужно просто отпустить, и оно полетит.

Просто возникло, скатилось с языка, прямо не сходя с места. Когда пишешь эту хрень, обязательно нужно сунуть лицо к микрофону, начать выговаривать. Что-нибудь завяжется. Куплеты Happy написал я, но я не знаю, откуда они пришли. “Never got a lift out of Learjet / When I can fly way back home”[186]. Это было просто баловство со звуками, попытки сплести сюжет. Должна была иметься какая-то тоненькая сюжетная линия. Хотя в куче моих песен вам придется очень постараться, чтоб ее найти. Ну а в этой песне расклад такой: у тебя по нулям, а на дворе вечер. И ты хочешь куда-то пойти, но в кармане голяк. Я еще нигде не был, а уже в пролете. Мне нужна любовь, чтоб не вешать нос, потому что настоящая любовь – она даром! То есть бесплатно. Мне нужна любовь, чтоб не вешать нос, потому что деньги я все просрал, начисто, а на дворе ночь, и я хочу удовольствий, но в кармане голяк. Так что мне нужна любовь, чтобы не вешать нос. Детка. Детка, ты же не дашь мне повесить нос.

Я бы сильно повеселел, если б больше вещей выходили на манер Happy – раз, и понеслась. Великие песни пишут себя сами. Просто хватают тебя и ведут, точнее, не тебя, а твой слух. Мастерство в том, чтобы не слишком вмешиваться. Наплюй на ум, наплюй на все – просто иди туда, куда ведут. Вообще-то твоего мнения никто и не спрашивает, и неожиданно все приходит само: “О, я знаю, что тут должно быть”, и тебе просто не верится, потому что казалось, что ничего в жизни не дается так запросто. Думаешь: у кого я это стащил? Да нет, нет, это свое – ну как минимум насколько у тебя вообще может быть что-то свое. И ты понимаешь, что песни пишут себя сами – ты просто передатчик.

Хотя я тоже не то чтобы прохлаждался. Были такие песни, которые просто ставили нас на колени. До сих пор есть такие: им тридцать пять лет, а я их все никак не доведу до кондиции. Можно сочинить песню, но это не вся история. Сразу возникает вопрос: какой у нее будет звук, какой темп, какая тональность и все ли в нее врубились? Чтоб добить до конца Tumbling Dice, понадобилось несколько дней. Помню, что убил на это вступление несколько вечеров. Когда слушаешь музыку, всегда можно сказать, сколько сюда вложено расчета, а сколько сымпровизировано. На голой импровизации долго не протянешь. И по сути, вопрос в том, сколько у тебя рассчитано и как сделать, чтоб в песне этого осталось по минимуму. А совсем не наоборот. Ладно, мне все равно нужно укротить эту зверюгу так или эдак. Но как укротить? Лаской или выдрать как следует? Я тебе дам, блядь, наизнанку выверну, я тебя разгоню вдвое против того, как я тебя придумал! Вот такие заводишь отношения с песнями. Разговариваешь с ними, засранками. Не дергайся, я с тобой еще не закончил, ясно? И прочая такая фигня. Стой, тебе сюда ходить никто не разрешал. Или иногда просишь прощения: ой, ну извини, что так вышло. Нет-нет-нет, не надо было мне это с тобой делать, честное слово. Да уж, с ними не соскучишься. Детки, одно слово.

По-любому песня должна выходить из сердца. Лично мне никогда думать об этом не приходилось. Я просто брал гитару либо шел к пианино и ждал, когда вещь придет. И что-то появлялось. По наитию. А если не появлялось, я играл чьи-нибудь чужие вещи. В общем, мне так никогда и не довелось дойти до точки, в которой я бы сказал себе: “Ага, а теперь я сяду и напишу песню”. Никогда этого не делал. Когда я впервые понял, что могу сочинять, мне стало интересно: а может, получится еще одна? И тогда я обнаружил, что они сыплются из-под моих пальцев как жемчужины. Мне никогда не было трудно писать песни. Это было в чистом виде удовольствие. Чудесный дар, который я и не подозревал что у меня есть. Потрясающе.