Человек с плоским, незнакомым лицом наклонился ниже, чем-то уколол его в предплечье. Вася понял — этому смуглому, непривычному человеку задавали вопрос, выживет ли он, Вася. Человек отвечал невнятно, но понять было можно, что жить он будет, но надо быстрее. Он не понял, что надо быстрее.

Его вынимали из спальника, клали на что-то, он качался, поднимался над землей, двигался к вертолету. Откуда же здесь взялся вертолет?! Василий пытался сказать, что надо взять с собой волков, но мир померк, и он снова ушел в никуда.

— Что вы ему? — тихо спросил Миша Тоекуду.

— Антибиотик и снотворное. А теперь, — повернулся он к Антону, — не могри ри вы, с насим увазением, показара, откуда приходира?

Антон обалдело молчал, Мише пришлось перевести.

— Да мы… да нас…

— Здесь никогда не садился вертолет, не проезжал вездеход, а самолет здесь не сядет. Так откуда вы пришли с товарищем?

Антон заковырял в носу.

— Антон, мы можем сделать просто, будем летать кругами, все сильнее расширяя круги от этого места. Но тогда может стать хуже Василию. Решайте.

Антон безнадежно махнул рукой, окончательно нарушив священные основы спецназа.

— Только, ну, как бы это… В общем, никому не надо сообщать, рассказывать, что кто сказал. И про задание я ничего рассказывать не буду…

И снова шел вертолет, рассекали воздух сверкающие лопасти винта. А в нескольких километрах к югу мудрый старый Алексеевич услышал двигатель и громко крикнул послушному, неузнаваемому Грише:

— А ну прячь все это дело!

И знающий, о чем идет речь, Гриша моментально кинулся ховать на «нужные» места крупу, спиртное и оружие. Так что вышедшие из вертолета застали только то, что им положено: костерок, и над ним — тушка зайца (поймали силками, конечно), чайник, небритый измученный Алексеич, озабоченный, как дальше жить, Гриша.

— Здравствуйте, у вас хлебушка нет? — такими словами встретил Алексеич вышедших из вертолета.

— Хлебушек есть… Есть и мясо. Ну что, можем вас отсюда снять, увезти в город. Собирайтесь! — вновь выступил в роли переводчика Миша.

— Нет, уходить нам никак нельзя…

— Почему нельзя?

— Нам надо технику стеречь. Начальство про нас в курсе дела, когда надо будет, тогда и снимет.

— А если у вас еды нет? Тогда как?

— Задание выполняют любой ценой… В том числе и ценой жизни. У вас что, в Японии не так?

— Было так, теперь все совсем не так.

— Какая странная страна.

— Ну, собираетесь?!

— Нет, мы не можем… Вот если вы нам хлебушка подкинете, тогда спасибо…

— Подкинем и хлеба, и другой еды.

Тоекуда не мог не заметить, что Алексеич вовсе не истощен, и сделал весьма правильный вывод, что не так плохо они с Гришей и устроились. Но почему это страшная тайна?!

— Ладно… Вот хлеб, крупа, консервы. Вам вдвоем хватит надолго. А теперь скажите, почтенные, вы должны были садиться не здесь, верно?

— Не здесь…

— А где?

— Не… Не могу вам сказать…

Бочком, бочком, морским крабиком стал пятиться бедняга Алексеич.

— Стояра! — рявкнул Ямиками «по-русски» и добавил с самым грозным видом: — Вы могра не говорира… Тогда мы будет рассифровывать яссик… Но тогда вы нам узе совсем не будете нузьны…

И попросил Мишу перевести, вдруг он упустил что-то важное. Вряд ли Ямиками собирался прикончить бедного старого Алексеича.

Собственно, прямых угроз и не было… Но такой кровожадностью отдавал оскал интеллигентного, милого Тоекуды, столько страшных сказок стояло за ним, за его улыбкой, за самой Японией — про зверства садистов-самураев (право, уж кому бы рассказывать), что Алексеич сломался, и сразу. И просил только того же, что и Антон, чтобы никак не стало известно, что они что-то сказали… Тоекуда отметил это, заверяя Алексеича во всем, что только можно.

Тоекуда вышел на связь.

Нет, никого не отыскали.

— Василий, выйдете в северо-западный угол озера.

— Вы же там были, шеф?

— По-видимому, надо забираться дальше, подниматься по течению рек. Но помните — задача остается: зафиксировать и сообщить. Исключение — бедственное положение найденных.

— Слушаю, шеф, выхожу на северо-запад.

— Жду сообщения с северо-запада.

— Знаете, Миша, — задумчиво сказал Ямиками, когда вертолет шел обратно, к загадочным развалинам у озера, — все это мне очень напоминает один детский рассказик про мальчика, которого во время игры поставили на пост. И этот мальчик чуть не простудился в вечернем холодном саду, но отказался уйти, пока его не снимет с поста настоящий капитан или майор. Но с одной поправкой… Все эти люди ведут себя, как этот глупый мальчик, но одновременно хорошо умеют заботиться о себе. Причем заботиться, обманывая своих начальников и командиров.

— Если они расскажут, как заботятся о себе, их могут наказать, — уточнил Миша.

— Вот это-то как раз и странно… Совершенно необъяснимая система взаимного вранья. Какой в ней смысл? — продолжал удивляться Ямиками. — И, кстати, Миша. А это что за место, куда мы летим? Кто здесь строил и зачем?

И Тоекуда удивился: какое торжественно-скорбное выражение приобрели сразу лица эбису.

— Наверное, это лагерь… Тут много строили… Добывали руды и плавили из них металлы… Но все силами заключенных, понимаете?

— Силами рабов? Из лагерей?

— Их никто не называет рабами.

— А в чем разница? — заинтересовался Тоекуда. — Чем ваши заключенные отличаются от рабов?

Эбису хмыкали, прятали глаза, пожимали плечами. Тоекуда понял, что нащупал какую-то неизвестную до сих пор больную точку в их психике.

Осмотр лагеря был короток — слишком уж все было ясно. Тем более, Тоекуда читал и «Архипелаг ГУЛАГ», и прочую литературу. Только одно вызвало у него вопросы — странное сооружение из лиственничных бревен высотой примерно в метр с небольшим, шириной в метр и длиной в два. Бревна в перекрытии плотно не смыкались, оставляя щели сантиметров по пятнадцать.

Разбойнички пожимали плечами, хмыкали. Даже всеведущий Миша не смог ничего объяснить. Выручил Валька, которого Тоекуда считал больше пригодным к лесоповалу и тасканию тяжестей.

— А это, понимаете… ну, наказание такое. Сажают туда человека, а холод — понятно какой. Или, скажем, летом комары. Опять же холод и мошка, если осень.

— Откуда ты знаешь про это, Валя?

— Дед рассказывал. Он в те годы лагеря прошел, все видел.

Хотелось отойти подальше от этого тяжелого места. Так и мерещился скорчившийся, умирающий человек в этом полугробу из ошкуренных лиственничных бревен.