я говорить не намерена. Это путешествие на остров, о котором я успела вскользь рассказать после возвращения, и мои отношения с Нестеровым. Вообще все вопросы, касающиеся мужчин, стараюсь умело обходить.

«Это что, собака?», «Красивая у неё расцветка, это редкая, палевая» «Ты завела амстаффа?»

Мак, сунувший любопытный серо-черный нос в камеру, тоже получает свою долю внимания и я с удовольствием рассказываю о том, как волей случая стала его временной хозяйкой.

Дальше вопросы сыплются как манная крупа из разорвавшегося полиэтиленового пакета. На одни я отвечаю охотно, другие заставляют замяться, о третьих даже думать не хочется. Пару раз даже еле-сдерживаю подступающие к глазам слезы, проявив несвойственную себе раньше искренность.

На прямой эфир трачу почти час и заканчиваю тогда, когда в горле пересыхает, а кофе в кружке уже не только остыл, но и закончился.

Выдыхаю устало, понимая, что такую аудиторию я ещё не собирала. Больше шестисот человек посмотрели эфир вместе со мной, а кто-то посмотрит позже. Телефон до сих пор пищит уведомлениями, которые приходят в личные сообщения с вопросами, советами, комментариями.

Чувствую себя апельсином, из которого выжали сок, и до сих пор не уверена в том, правильно ли поступила, рассказав окружающим о кардинальных переменах в моей жизни. Но один плюс у этого отчаянного поступка все-таки есть — проговорив ситуацию вслух, я словно разложила обстоятельства произошедшего по полочкам и теперь всё видится мне гораздо ясней и прозрачнее.

В голове словно рассеялся туман и теперь я вижу, что на полочке «совесть» что-то появилось, хотя раньше не было, как и на полочке «любовь» (буквы этого слова написаны черным графитовым карандашом, которым Нестеров рисует свои рисунки).

На полочках «работа» и «стабильность» пусто, а по полочке «уютный дом» бежит таракан. Полочку с надписью «семья» по-прежнему занимает рамка с детским фото, где мы с Тошей на длинном пляже Шаморы, смеясь, брызгаем друг в друга морской водой в жаркий летний день.

Полочка «дружба» тоже пуста. С этим чувством у меня вообще никогда не клеилось. Подружки из элитного колледжа перестали общаться со мной после переезда в район Чуркина, а новых я так и не завела. Вскоре их место занял чертенок, а потом временно появлялись непонятные товарищи вроде Березы или Жарова. Но теперь я ясно понимала, чье место все они занимали.

Понимаю, что нужно делать и решительно набираю номер Дубининой, потому что задолжала ей извинения. Странно, как я раньше этого не поняла? Но Лерка не отвечает и в трубке заунывно звучат длинные гудки. Звоню ещё раз. Снова тишина.

Сегодня будний день и, раз уж приглашений на новые собеседования нет, надеваю легкий сарафан, всовываю ноги в сандалии и бегу на остановку. Где находится офис «Азиатско-Тихоокеанского Альянса» мне известно и, в надежде застать Дубинину на работе, я добираюсь туда за полчаса.

Но высокомерная девушка-секретарь секретарь отвечает, что Валерии Игоревны нет на месте, потому что она до сих пор в отпуске. Закусываю губу, понимая, что это означает. Та ситуация с Сахаровым и мной расстроила Дубинину настолько, что она так и не вернулась к работе. Плохо.

Поблагодарив секретаря за предоставленную информацию, выбегаю из «Азиатско-Тихоокеанского Альянса» и возвращаюсь на остановку. Как же хорошо было иметь машину. Верно говорят, что всю прелесть чего-то хорошего начинаешь понимать и ценить только тогда, когда потеряешь.

Это не только про машину. Это про Лерку тоже, которая была настоящей подругой, а я этого не ценила. И про Нестерова, от которого я слишком долго воротила нос, увлеченная Сахаровым. И про чертенка, вредных советов которого сейчас очень не хватает.

Я-то думала, что, как в кино, отказавшись от него, как от символа всего плохого во мне, сразу разверну собственную жизнь в противоположную сторону и гордо зашагаю к светлому будущему. Не тут-то было. Кажется, теперь я в еще большей заднице, чем была, но в отсутствии чертенка просто некому этот факт с юмором констатировать.

Размышляя об этом, сама не замечаю, как оказываюсь в районе Второй речки. Выхожу на нужной остановке и шагаю вверх по крутому склону к ровным рядам таунхаусов на сопке. Вспоминаю о том, как в прошлый раз приезжала сюда на своем красивом БМВ, а уезжала вместе с Марком, рассчитывая поскорее избавиться от его общества. Вот уж точно, мечты сбываются только тогда, когда превращаются в кошмар.

Калитка невысокого забора у Леркиного дома закрыта, но я легко отодвигаю щеколду и вхожу во двор. Белый Гелендваген припаркован во дворе и уже успел запылиться. Сам двор выглядит ухоженным, разве что газонная трава выросла.

На мой стук никто не открывает, и я стучу сильнее. Барабаню кулаком, намереваясь извиниться перед Леркой прямо сейчас, во что бы то ни стало. Я и так слишком долго затянула с тем, что нужно было сделать сразу же, в тот самый день, когда всё произошло. Но тогда я и сама была слишком расстроена разрывом с Марком и ошарашенная осознанием того, что к нему чувствую.

— Лер, открой, я знаю, что ты дома! — продолжаю стучать я. — Все-равно не уйду, пока не откроешь.

Я никогда не умела извиняться и плохо представляю себе, как это делать, но сейчас понимаю, что без этого не обойтись. Перестав стучать, слышу за дверью тихие шаркающие шаги. Но Дубинина не собирается открывать. Однако то, что она меня заметила, уже хорошо. Прошу негромко:

— Открой, пожалуйста. Мне нужно… нам нужно поговорить.

Она не отвечает. Поэтому я просто устало опускаюсь на ступеньки крыльца и сижу, прислонившись спиной к теплому металлу входной двери.

— Я очень виновата перед тобой, Лер, — произношу с тяжелым вздохом, и надеюсь, что Дубинина меня слышит. — Знаю, что должна была приехать и сказать тебе это раньше. Прости меня, пожалуйста. Я не хотела тебя обидеть. И отбивать у тебя Сахарова не хотела. Вернее, хотела, но потом так запуталась, что все испортила. Прости меня. Не знаю, что ещё сказать или сделать, чтобы все исправить. Но если я могу, только скажи.

Проходит почти минута, прежде чем со скрежетом замка дверь открывается. Обернувшись, я вижу в проеме Лерку. Ее круглое лицо с грубоватыми чертами, осунувшееся, покрасневшее и опухшее. Волосы собраны в растрепавшийся хвостик. На ней растянутая футболка Гесс с пятном в районе груди и черные лосины, ноги в которых намного худее прежних. Мы молча смотрим друг на друга, словно подмечая то, что изменилось в каждой из нас с того дня, когда идиот-Никита поцеловал меня у неё на глазах.

— Я не сержусь на тебя,