было на шивере Аладьина; оттуда была увезена даже прорабская, в которой я жил год назад. С грустью я прошел мимо памятных мест. На соседней шивере Мурожной я встретился со старыми знакомыми, за исключением, к сожалению, взрывника Анатолия Ломоть, который погиб при взрывных работах, — это была уже не первая смерть на здешних шиверах. Встретил и новых интересных людей: прораба Борзенко, взрывника Кожина, старшину водолазной станции Рябцева. Наконец, в Мотыгине повстречался с молодым инженером-речником Юрием Матьковым, который принимал участие в разработке метода направленных взрывов под водой. Он познакомил меня с новым оригинальным снарядом для производства взрывных работ, снабдил подробными описаниями нового метода и различными специальными чертежами. Осмотрел я и те шиверы, на которых с помощью нового метода был углублен, расширен или заново проложен судовой ход. Взорванная порода там отбрасывалась взрывами в разные стороны от судового хода, образуя вдоль него длинные валы из камней. Для уборки породы уже не требовались земснаряды.

Только после второй поездки на Ангару у меня окончательно сложились основные сюжетные линии романа «Стремнина». В основу его легли мои непосредственные наблюдения над жизнью и трудом речников и строителей. Следует, однако, оговориться: не скрывая, где происходит действие, описывая многие подлинные события, я полностью использовал и свое право на вымысел. В свое время я заявил в печати, что во избежание недоразумений об этом должны знать прежде всего те товарищи, какие вели взрывные работы. Причем, стремясь сделать конфликт наиболее острым и драматичным, я уложил в один месяц такие события, которые в действительности заняли два лета.

Вначале, как было сказано, подводные взрывы на Ангаре производились шнуровым методом. Я ограничился лишь упоминанием об этом методе, хотя широкое описание его в действии давало мне возможность создать острые, эффектные сцены в романе. (Не всегда полезно увлекаться эффектами!) Усовершенствование порохового заряда продолжалось около года. Я «усовершенствовал» заряд за день, причем, надеюсь, без всякого ущерба для его истории. Не так-то быстро создавалась всевозможная скалоуборочная техника, которой никогда не было в нашей стране. Я опять-таки убыстрил процесс ее создания, не отступая, однако, от общей хронологии творческих поисков строителей. И уж совсем сместил во времени описание нового метода рыхления речного дна с помощью подводных направленных взрывов. Все это было сделано для того, чтобы книга не получилась, по выражению А. А. Фадеева, аморфной, тягучей, лишенной внутреннего динамизма.

Кстати, хочу признаться — невероятно надоели нудные, вялые эпопеи, которые без всякой очевидной необходимости пишутся сейчас писателями, подчас совершенно не умеющими строить острое, занимательное, драматическое действие, чтобы все время держать читателя в напряжении. Не иначе, авторы их рассуждают так: «А-а, не беда, если у кого из читателей сведет скулы! Зато какой увесистой будет книга!» Но такие книги напоминают мне большие сырые кирпичи из самана. Без обжига. Они разваливаются от легчайшего толчка. А ведь сколько у нас ратовали за небольшие, написанные с разумной экономией, напряженные, как пружины в винтовочном затворе, книги! Да где там! Мы поговорим, пошумим — и ладно!

…Некоторые из тех людей, с которыми я познакомился на Ангаре, стали прототипами героев моей «Стремнины», — у них лишь немного изменены имена. Но это не значит, что они, как говорится, полностью «списаны с натуры». Я думаю, что писатель, создавая художественное произведение, вообще никогда и не задается такой целью. Впрочем, если бы и задался, все равно в процессе работы он невольно, по чьей-то таинственной подсказке, придаст своему «прототипу» какие-то черты и черточки, принадлежащие другим людям, виденным им когда-то и где-то.

Кроме умения в совершенстве владеть словесной живописью, писатель должен обладать особым, очень редкостным избирательным зрением, которое дает ему возможность запечатлевать множество мельчайших наблюдений, необходимых для создания ярких типических характеров не только своего времени, но и прошлого. Это избирательное зрение можно назвать вторым талантом писателя, которое дается ему, пожалуй, не столько природой, сколько активной, деятельной жизнью среди людей. В затворничестве такой талант не развить, если даже человек в какой-то мере и наделен им от природы.

Как всегда, с особенным вниманием работал я над образами молодых людей. Мне хотелось показать их высокие духовные качества, какими отмечено лишь наше общество. Оказавшись в сложных жизненных обстоятельствах, они проявляют огромное нравственное превосходство над людьми, зараженными бациллами индивидуализма и эгоизма. Хотелось показать, что между нашей прекрасной молодежью, олицетворяющей подлинное творческое горение, никогда не может быть мира и лада с теми, кто насквозь пропитан равнодушием, ведущим к духовному угасанию, являющимся источником всяческого зла.

Больше всего меня занимал, естественно, образ главного героя романа — сибиряка Арсения Морошки, уроженца Приангарья, пережившего военное, сиротливое детство, прошедшего хорошую школу в нашей армии, умного, инициативного инженера-речника, человека народного, демократического склада. Как и Леонида Багрянова, я хотел нарисовать его крупным планом, считая, по давнишнему убеждению, что именно крупные героические характеры лучше всего отвечают главной, воспитательной задаче литературы.

Толчком к созданию такого образа послужила встреча с одним инженером-речником, а затем совместная поездка с ним по Енисею. Правда, его биография не схожа с биографией Морошки, она менее драматична, но уж это дело писателя — создать биографию своего героя, причем иногда с таким заострением, какое лучше всего, как при сильном свете, помогает разглядеть все его существо. Признаться, хотя мне и хорошо запомнился инженер-речник, я все же очень медленно, в больших раздумьях и даже муках, выписывал образ своего Арсения Морошки. Не мне судить, каким он получился в романе, одно скажу — выписывал я его с большой любовью, но без всяких прикрас, без всякой идеализации.

Создание образа героя нашего времени — весьма сложное и трудное дело. Сейчас оно под силу, мне кажется, не отдельным писателям, чего многие напрасно ожидают, а всей советской литературе. Да ведь образ такого героя давно уже и создается коллективными усилиями советских писателей. Он уже хорошо виден в книгах о нашей современности. Это только наша критика не всегда обращает на него свое рассеянное внимание.

В Мотыгино я не однажды заходил к одной чудесной старушке — бывшей рыбачке, чинившей теперь рыболовные, сети для рыбозавода. Я с интересом наблюдал за ее работой, а она, по привычке людей, не любящих работать молча, рассказывала мне то о своей жизни, то о рыбачьей артели и годах войны. Из ее уст я услышал несколько интересных, тронувших меня историй; они к тому же были поведаны мне очень своеобычным, красочным языком. Эта старушка оказалась в моем романе об Ангаре. Она стала матерью Арсения Морошки. Многие говорят, что Анна Петровна — один из наиболее удачных женских образов в моих книгах. Очень сожалею, что