Лагерь понемногу просыпался. Из палаток выбирались люди, щурились на яркое утреннее солнце, потягивались — сквозь мощную оптику можно было различить даже выражение лиц. К небу потянулся дымок: развели огонь. Спустя некоторое время призраки вдруг снялись со своих мест и потянулись к небольшой палатке: сквозь парусиновую стенку пробивались бледные вспышки. Наконец в поле зрения появился грендель: массивная бурая туша, крест-накрест перепоясанная патронташами, с длинным ружьем в когтистых лапах. Имеющий Зуб отметил про себя, как ловко медведь держит оружие, не предназначенное, в общем-то, для его конечностей: похоже, ему это было отнюдь не впервой. Зверь неторопливо обошел лагерь по периметру: со стороны могло бы показаться, что он просто разминает лапы после сна, но Имеющий Зуб отметил характерное движение головы: грендель принюхивался; должно быть, некий запах его насторожил. Неандерталец, не отрывая взгляда от окуляра, едва заметно повел стволом — так, чтобы нацарапанный на линзе крестик совпадал с головой медведя, промеж ушей; но палец на спусковом крючке держал свободно: для точного выстрела требовалась неподвижная мишень. Грендель же, будто нарочно, все время находился в движении, а потом и вовсе скрылся под пологом палатки. Имеющий Зуб подавил импульс досады — и вновь растворился в ожидании. Позавтракав, люди стали собираться в дорогу. Свернули палатки, погрузив шесты и брезент на телегу; еще одна телега, размером поменьше, представляла собой непонятный механизм на колесах. Возле нее все время отиралась парочка — толстяк с металлической рукой-протезом и рыжеволосый крепыш с багровой физиономией. «Должно быть, это Стерлинг и О’Рейли», — подумал неандерталец; давешний пленник весьма точно описал обоих. А рядом с ними… Да, это он: невысокий, щуплый тип с черной пиратской повязкой через левый глаз. Инкогнито! Имеющий Зуб взял его на мушку, подвыбрал свободный ход спускового крючка. И вновь расслабился. Убей он Осокина сейчас — Фальконе тотчас повернет назад, ведь смысла преследовать странную компанию больше не будет. А значит, грендель уйдет от возмездия. Нет уж, в другой раз. Он вновь засек зверя: тот помогал укладывать последнюю палатку. Момент вроде был подходящий, но цель то и дело заслоняли люди. Наконец сектор очистился, а грендель присел возле колеса: что-то там его заинтересовало. «Пора», — решил Имеющий Зуб. Крестик совместился с макушкой зверя. Неандерталец прикинул падение пули — он хотел попасть точно в затылок. Штуцер словно бы сделался продолжением рук, дыхание затихло, палец пригрузил спуск, готовый продолжить плавное движение, оставалось лишь поймать миг меж двух ударов сердца.

— Эй, мистер! — негромко окликнул его знакомый голос.

Проклиная все на свете, неандерталец обернулся. Прямо на него смотрела винтовка Лероя Пинкера. Meжду ними было ярдов двадцать, не больше: старик подкрался, будто привидение.

— Не вздумай спустить курок, — все так же вполголоса продолжал следопыт. — Даже если попадешь в одного — остальные тебя прикончат.

— Что ж, пусть попробуют, — отозвался неандерталец.

— Плохая идея, парень. — В голосе Пинкера звенел лед, ствол его штуцера чуть заметно шевельнулся.

Имеющий Зуб почувствовал, как меж лопаток проложила себе дорожку струйка пота.

— Ты не будешь стрелять, — заявил он, усилием воли заставляя себя вновь приникнуть к окуляру. — Твой выстрел точно так же переполошит их, как и мой.

— Сделай это — и я сразу тебя пришью, — невозмутимо ответил Пинкер. — Не будешь больше путать мне карты. Я при любом раскладе в выигрыше, усек? Но если мы оба по-тихому смоемся, мне будет проще. Так что выбираешь?

Имеющий Зуб еще несколько мгновений глядел сквозь прицел на широкую медвежью спину. Отряд поднялся на бровку холма, и лучи утреннего солнца светящейся паутиной легли на линзу. Неандерталец, стиснув зубы, поднялся с земли и демонстративно закинул штуцер за спину. Пинкер опустил ствол.

— Тебе нужен был косолапый, так ведь? — усмехнулся он. — Ладно, парень. У тебя будет шанс, только не сегодня. Подожди еще день-другой.

* * *

— Хорошо, когда вода рядом: ветерком свежим обдуват, — Потап шумно втянул носом воздух и фыркнул. — А то с утра как сам не свой; все к земле гнуло… Должно быть, дыму надышалси. А может, место там тако нехорошее, где стоянку-то учинили…

Ласка не разделяла мнения медведя. Дорога была для нее в тягость, и не только из-за трудностей пути: с каждым днем неминуемо приближалась развязка — а что будет потом, не взялся бы предсказать никто… Конец Империи, точнее — конец мира, как-то незаметно претворялся из области абстракций в реальность. Пока ничего такого не произошло, но девушка очень хорошо помнила, с какой легкостью изменяет мир проекция Знака. Все это — холмы, лес, река, даже небо над головой — могло быть сметено одним махом, смято, заброшено в стылые бездны. Могло. И она все яснее осознавала это.

Река, возле которой они разбили лагерь, являлась конечной точкой пешего маршрута: остаток пути планировали проделать по воде. Для этих целей путешественники везли свертки из пропитанной каучуковым составом ткани. В развернутом состоянии каждый представлял собой веретенообразный мешок с герметичными швами и шнуровкой в верхней части. Будучи натянутой на каркас, такая оболочка превращалась в легкую и верткую лодку наподобие тех, какими пользуются некоторые племена, живущие на побережьях северных морей. Каркасы еще предстояло вырубить и связать веревками; впрочем, с этим проблем не предвиделось — на легкие стрингеры и шпангоуты годились даже тонкие ветви.

Вечером, после ужина, пили сухарник — девушка даже не удивилась, узнав, что рецепт этого напитка принадлежал Потапу. Медведь просто заварил его как-то раз на привале и без лишних слов угостил сидевших поблизости матросов. С того дня стало чем-то вроде традиции — если поблизости был ручей или родник, в жестяное ведерко набирали воды, кипятили ее, а потом всыпали туда по жмени ржаных сухарей. Полученный напиток цветом походил на некрепкий чай, а запахом живо напомнил Ласке квас, какой делали летом повара Крепости. Вкус у сухарника был весьма своеобразный; впрочем, такой возможностью разнообразить скудное экспедиционное меню не брезговал почти никто. Девушка сидела у огня, потягивая кисловатый хлебный взвар; мысли ее витали далеко от этих мест. Через некоторое время жидкость запросилась наружу. Ласка встала, привычным жестом закинула на плечо винтовку и шагнула в темноту. Спавший возле палатки медведь приоткрыл один глаз.

— Ты куда это? — сонно буркнул он; и этот невинный вопрос вдруг вызвал у девушки вспышку раздражения.

— До ветру! Что, проводить хочешь? Дрыхни себе!

Сидевшие неподалеку матросы засмеялись: хоть говорила девушка по-славянски, смысл был очевиден. Потап лишь вздохнул — то ли обиженно, то ли просто сонно, не разберешь… Кипя негодованием, Ласка шагнула в темноту. Уязвленная, она отошла от костров дальше, чем намеревалась, и присела под кустиком. Сделав свои дела, Ласка поднялась, торопливо застегивая одежду — и в тот же миг чья-то жесткая, словно кожаное седло, пропахшая дымом ладонь зажала ей рот. Момент был выбран идеально: она не могла ни нажать на курок, ни обратиться в бегство. Нежную кожу под подбородком кольнула холодная сталь.