Том с уважением глянул на Длинную Лапищу.

— Верно подмечено, — заметил он. — Мы разворошили муравейник, причем сильно.

Пораженный Майкл спросил:

— Вы вдвоем убили пятьдесят повстанцев?

Том глянул на него как на что–то вонючее.

— Нам помогали, молодой человек. И не все были повстанцами. Я убил, не скажу точно, пятерых? Десятерых? Пока не заметил, что все они скованы друг с другом. Бедолаги.

Оруженосец с трудом сглотнул.

— Пленники? — выдавил он.

— Похоже на то, — ответил Том.

Лицо Майкла исказилось от гнева, и капитан, подняв руку, указал ему на дверь.

— Еще вина, — приказал он, — и не торопись.

Когда дверь за юношей громко захлопнулась, Длинная Лапища мотнул головой.

— Пора расходиться, капитан, иначе засну.

— Ну что ж, я закончил, — произнес Красный Рыцарь. — Вышло даже лучше, чем я предполагал. Благодарю.

Длинная Лапища снова пожал ему руку.

— Достойная победа, есть что написать в книгах, кэп.

Писарь окинул взглядом сделанные карандашом наброски.

— Я перепишу все это чуть позже, — пообещал он и, обменявшись с Длинной Лапищей многозначительным взглядом, направился к двери.

Когда они ушли, капитан остался с Плохишом Томом наедине. Здоровяк почесал голые, прикрытые лишь одеялом ноги и хорошенько приложился к кубку с вином.

— Этот Майкл больно мягок для такой жизни, — заявил Том. — Старается, конечно, и толковый, но тебе нужно его отпустить.

— Ему некуда идти, — возразил Красный Рыцарь.

Гигант отпил маленький глоток вина и ухмыльнулся:

— Я вот все думаю, та деваха — монахиня?

Выражение лица капитана не изменилось. Но Тома не так–то просто обвести вокруг пальца.

— Не притворяйся. Спрашивала, почему ты проклинал Бога. Слушай, я дам тебе один совет…

— Не стоит.

— Просунь колено ей между ног и не убирай, пока не окажешься внутри. Ты хочешь ее, она хочет тебя. Я не говорю, будто нужно насиловать. — Том говорил с таким авторитетным видом, что выглядел еще ужаснее, чем когда рассказывал, как убивал пленников. — Я к тому, если ты так сделаешь, то поимеешь теплую кровать на все время, пока мы здесь. Теплую кровать и нежное плечико. Весьма полезно для командира. Никто из парней не станет тебя осуждать.

Его намек был очевиден. «Возможно, кое–кто посчитает это хорошим примером». Капитан почувствовал, как внутри закипает ярость. Он попытался ее обуздать, не дать выплеснуться наружу. Но она превращалась в подобие алхимической смеси, использованной ими против врагов, — маслянисто–черная, и если на нее упадет искра…

Плохиш Том натужно втянул воздух и, вскочив, отступил на шаг назад.

— Прошу простить, капитан, — с присущей ему неустрашимостью извинился он. — Похоже, я перегнул палку.

Красный Рыцарь проглотил готовые сорваться с языка уничижительные слова.

— У меня что, глаза горят? — спросил он.

— Есть немного, — ответил Том. — Знаешь, что с тобой не так, капитан?

Красный Рыцарь оперся на стол, ярость затихала, оставляя после себя усталость и невыносимую головную боль.

— Много чего.

— Ты такой же изгой, как и я. Совсем не похож на других. Но я беру то, что пожелаю, а на остальных не обращаю внимания. Ты же хочешь, чтобы они любили тебя. — Том мотнул головой. — Но они не любят таких, как мы, капитан. Даже когда я убиваю их врагов, они не любят меня, так ведь? Ты знаешь, кто такие пожиратели грехов?

Что–то припоминалось.

— Я слышал это название.

— У нас в горах они есть. Обычно это какой–нибудь несчастный маломерный ублюдок с единственным глазом или без рук, может, каким другим уродством. Когда умирает человек, на труп кладется вымоченный в вине хлеб, раньше его вообще–то выдерживали в крови. На живот и сердце. И бедолага подходит и съедает этот хлеб, так он переводит все грехи покойника на себя. Мертвец отправляется прямиком на небеса, а бедняга — в ад.

Том умолк, влекомый мыслями куда–то далеко отсюда. Он погрузился в воспоминания. Капитан еще никогда не видел его таким. Вести с Плохишом Томом задушевный разговор было непривычно и немного пугающе.

— Так вот, мы — пожиратели грехов, каждый из нас, — встрепенулся гигант. — Мы с тобой и, конечно, Длинная Лапища, Уилфул Убийца, сэр Хьюго, сэр Милус и все наши. Изюминка и даже этот мальчик. Мы поедаем их грехи. Мы убиваем их врагов, а они гонят нас прочь.

Перед взором капитана возник демон, выпотрошивший его лошадь. Будто ожила картина — демон, убивающий коня. «Мы поедаем их грехи». Почему–то эти слова обрушились на него, подобно удару грома, и он откинулся на спинку стула. Когда наконец он выбрался из пучины, в которую, словно стремительный водопад, унесло его воспоминание, вокруг сгущались тени. Вино давно выпито, Плохиша Тома и след простыл, ноги окоченели, а перебинтованная рука саднила.

В дверном проеме с зажатой в руке кружкой вина появился Майкл. Капитан, все еще пребывая в задумчивости, выдавил улыбку, пожал плечами, взял у оруженосца кружку. И тут же осушил ее залпом.

— Жак отвозил в Замок у моста зерно и вернулся с посланием для вас от мессира Гельфреда, — доложил юноша. — Он говорит, ему срочно нужно поговорить с вами.

— Тогда мне придется натянуть доспехи, — произнес Красный Рыцарь, и в голосе прозвучали нотки сожаления. — Помоги–ка.

Он потерял счет времени. Не знал, кем теперь себя считать.

Стоял погожий весенний день, и сэр Гэвин ехал по россыпям луговых цветов, которые, словно утренняя дымка, стелились под копыта Архангела. Каких только красок здесь не было — тысячи оттенков: синие и лиловые, белые и желтые. Издалека все это напоминало желто–зеленый ковер, раскинутый до гор с искрившимися под солнечными лучами вершинами. С каждой пройденной милей деревья росли все гуще. Будто вытертые нити старого гобелена, между ними проглядывали серые склоны.

Никогда прежде он не интересовался цветами.

— Сэр рыцарь? — окликнул его мальчик с арбалетом.

Он глянул на парнишку, и тот отшатнулся. Гэвин вздохнул.

— Вы не шевелились, — пояснил мальчик.

Рыцарь тронул шпорами бока коня и уселся поудобнее, животное прибавило ходу. Его некогда красивая уздечка из темной кожи была заляпана соком десятков тысяч погибших цветов, ибо Архангел принялся поедать все, до чего только мог дотянуться, едва понял, что твердые руки, сжимавшие поводья, теперь вряд ли помешают ему набивать утробу. Таким образом, невзгоды Гэвина обернулись для коня счастливой возможностью съесть как можно больше цветов.