Аббат Антоний-из-Прерий умер утром 7 декабря 1926 года, всего через две недели после того, как дописал свой эпилог к тетрадям Мэй Додд. Сегодня аббатство Св. Антония-пустынника, основанное им на холме над рекой Паудер, является действующим монастырем. Именно здесь я совершенно случайно начал свои поиски – вероятно, аббат Энтони назвал бы это совпадение чудом, – и впервые приехал в резервацию, имея при себе рекомендательное письмо к моим родственникам по линии, связывающей мою прабабку Мэй Додд и шайеннов.

Монахи из аббатства заинтересовались моей фамилией – и с нескрываемым любопытством, ведь им была хорошо известна легенда о Мэй Додд, и они до сих пор служат литургии и предаются созерцанию в скалах, среди которых она умерла. Через них я свел знакомство с девяностошестилетним Гарольдом Черные Сливы, который считается старейшим из живых потомков великого шайеннского вождя Маленького Волка.

Гарольд живет со своей внучкой, которую не случайно зовут Мэй Глотай-Черные-Сливы, в типовом многоквартирном доме в городке Лейм Элк, в штате Монтана, в индейской резервации на реке Тонг. Как и многие подобные городки в резервациях Америки, это унылое место со всеми приметами третьего мира. На стене заброшенного здания без окон через улицу от дома Гарольда долго красовалась надпись кроваво-красным маркером – непременный девиз гетто – Палицию на…

Монахи мне уже сказали, что в молодости Гарольд учился в колледже за пределами резервации и стал известным адвокатом в Обществе коренных американцев. В течение многих лет он работал правозащитником в своей резервации, представляя шайеннов – часто безвозмездно – на различных переговорах индейских народов.

Письмо, что я принес Гарольду Черные Сливы, было тем самым, которое я обнаружил в семейном архиве, которое побудило меня начать это расследование и слухи о котором преследовали нас с братом все детские годы. Это было единственное уцелевшее письмо Мэй Додд, адресованное ее детям – Гортензии и Уильяму – в Чикаго.

Письмо написано на листе пожелтевшей бумаги, вырванной из тетради, простым химическим карандашом, и сильно выцвело за долгие годы. Оно датировано 10 июня 1875 года, с припиской: «Где-то на территории Небраска к северу от реки Ниобрара».

Согласно результатам моих изысканий, 10 июня 1875 года Гортензия и Уильям, который приходится мне дедом, жили с родителями Мэй в их доме в Чикаго, на улице Лейк Шор-драйв. Сама же Мэй по-прежнему находилась в приюте для душевнобольных Лейк Форест, в частном заведении, расположенном за городом на берегу озера Мичиган, в тридцати милях к северу от города. Оно существует и сейчас, хотя успело не раз сменить название, следуя веяниям времени, и в настоящее время известна как «Дюны безмятежности». Разумеется, никаких больничных записей за 1870-е годы не сохранилось, но, согласно официальной семейной истории, Мэй умерла в лечебнице следующей зимой по неизвестной причине. Она похоронена на нашем фамильном участке на кладбище Лэйк Форест – по крайней мере, там стоит ее могильный камень.

Подобно всем старинным состоятельным семьям Чикаго, наша семья весьма разветвленная, у нас множество родственников, так что мне приходилось часто бывать на этом кладбище на похоронах, в том числе моего брата Джимми, убитого во Вьетнаме. Его могила расположена неподалеку от могилы нашей прабабки Мэй Додд.

Мой дед, Уильям Додд, и его сестра, Гортензия, смогли прочитать письмо своей матери лишь через много лет после того, как оно было написано. Не желая пугать детей безумным посланием их безумной матери, о которой они почти ничего не знали (им сообщили, что она умерла, когда они были еще крохами), родственники Мэй хранили ее письмо в банковской ячейке, о чем ее дети узнали только после смерти бабушки и дедушки. К тому времени Уильям и Гортензия были уже взрослыми. Таким образом, они получили письмо своей матери через двадцать с лишним лет после его отправки – доставка затянулась, даже по меркам того времени. Письмо это довольно короткое и написано как будто в спешке.

Гарольд Черные Сливы ослеп, но сохранял ясный ум, и, пока его внучка, Мэй, читала ему письмо, я сидел на краю его потрепанного, давно не чищенного дивана. Во время чтения я снова вспомнил, что фраза «отправиться на Запад жить с индейцами» стало в нашей семье эвфемизмом выражения «слететь с катушек».

Эту историю рассказывали впечатлительным детям, но я думаю, что только мы с Джимми по-настоящему верили в нее.

Но в тот момент, оглядывая блеклый интерьер панельного дома, я – дитя привилегированного общества – мог думать лишь о том, как далеко я нахожусь от привычного мира и как одиноко, должно быть, чувствовала себя моя прабабка в прериях. И именно тогда у меня вдруг исчезла последняя тень сомнений в правдивости этой истории.