Пальцы Лорика сжали маленькое колено сестры. Сидони опасливо отстранилась.

– Нет, не убегай! Нам сейчас так хорошо – никто не смотрит на нас, не подслушивает. Сидо, ты права: уж лучше пусть нас разделяет океан! Брат не должен до такой степени любить свою сестру. Господь меня за это накажет!

– Но мы уже наказаны – всеми этими смертями, хоть я и не понимаю, за что. Вспомни, как мы горевали! Новые трагедии нашей семье не нужны. Я часто задумывалась о том, что слишком сильно люблю тебя, что это похоже на настоящую страсть, но сегодня наконец разобралась в себе. Когда я смогу жить так, как хочу, больше не будет недомолвок и ты останешься моим братом-близнецом, которому я буду писать и поверять свои мысли.

– Ты благоразумнее, чем я, – признал Лорик. – Я часто действую по наитию, не задумываясь ни о причине, ни о последствиях. Но даже это оборачивается в мою пользу. Я не жалею, что привез с собой Дору, что мы с ней поженились. Именно такая жена мне и нужна.

– Не стану спорить. Лорик, мне пора возвращаться на улицу Лаберж.

– Сидони! – Брат потерся лбом о ее волосы у виска. – Мне кажется, что мы прощаемся, но это ведь идиотизм, верно? Завтра ты еще будешь тут и когда-нибудь вернешься, чтобы полюбоваться фермой Клутье, самой успешной в регионе!

– Ну конечно я вернусь – когда стану старой, очень-очень старой, – пошутила Сидони. – А теперь иди спать! Завтра у нас праздник, крестины Тимоте, и мы должны быть в форме!

– Поцелуй меня в щеку! – взмолился Лорик.

Сидони передернула плечами, но сделала, как он просил. Лорик со слезами на глазах обнял ее.

– Обещаю, отныне я буду вести себя примерно. И не только напоказ, – шепнул он ей на ушко.

– Лорик, иди скорее домой.

– Иду! До завтра, Сидо!

В Сен-Приме на следующий день, в воскресенье, 25 июня 1933 года

Прихожане выходили из церкви – нарядные, в яркой одежде, громко обмениваясь впечатлениями и комментариями. Дора с Лориком принимали поздравления ближайших соседей. Крестная мать, самая элегантная дама в это солнечное воскресенье, держала малыша Тимоте на руках.

Кюре, который был не знаком с Сидони, задал ей несколько приличествующих случаю вопросов, дабы убедиться, что перед ним – добрая католичка.

– На вас возложена важнейшая обязанность, мадам Прово, – заключил он. – Конечно же, вы должны любить крестника, но, помимо этого, должны наставлять его своими мудрыми советами и воспитать истинным христианином, если, на беду, он лишится родителей!

Сидони, которую все это раздражало, заставила себя улыбнуться и подтвердить, что осознает важность духовного воспитания.

«Почему он не расточает свои советы крестному отцу? – думала она. – Пьер стоит в сторонке, и ему никто не читает нотаций!»

С растроганным видом, как и подобает любящей тете, она склонилась над младенцем и сделала вид, будто любуется им. «Бедный Тимоте! В следующую нашу встречу ты уже сам будешь отцом семейства – рослым, широкоплечим, усатым. Тетя Сидо скоро исчезнет из твоей жизни», – убежденно думала она.

Журден был в паре метров от нее. На нем был светло-серый костюм, рубашка в тонкую полоску и соломенная шляпа-канотье. Деревенские девушки поглядывали в его сторону, находя очень симпатичным. Сам Журден был поглощен разговором с матерью, которую вез перед собой в инвалидной коляске. В красивом платье цвета пармских фиалок, сшитом по эскизу невестки, Дезире Прово сияла от удовольствия. Для нее было настоящим приключением приехать в Сен-Прим на машине с сыном – единственным из ее детей, кто выжил после чудовищной эпидемии испанского гриппа. Эта болезнь унесла много жизней по всему миру[21].

– Сегодня чудесный день, не правда ли? – ласково сказал Журден матери.

– Безусловно! И твоей жене во время церемонии была отведена такая важная роль, – негромко проговорила Дезире. – Может, скоро придет и ваш черед? Мне так хочется стать бабушкой!

Жасент, которая услышала это тихое признание, в глубине своего сердца, такого восприимчивого и нежного, пожалела обеих – и сестру, и Дезире. Затем ее мысли обратились к Пьеру, который стал другим человеком с тех пор, как они начали предаваться любви без всяких ограничений в надежде зачать дитя, собственное дитя. В тот же миг муж обернулся и одарил Жасент лучезарной улыбкой. «Пьер, любимый!» – подумала она, и тут кто-то властно схватил ее за локоть.

– Жасент, нам нужно поговорить.

Это была Матильда – в черном атласном платье, с золотой цепочкой на шее и косами, уложенными короной надо лбом.

– Через несколько минут у церкви, – ответила молодая женщина. – Сейчас я должна быть с семьей.

Она указала на Анатали, невероятно довольную своим зеленым платьем с рукавами-буфами, и Калеба, которого Пьер держал за руку. Блестящие волосы мальчика были разделены на косой пробор; в льняном бежевом костюмчике, белой рубашке и галстуке-бабочке он был хорошеньким, как картинка.

– Я прекрасно вижу, что ты с семьей. Мне есть на что пожаловаться, моя красавица! Вы не пригласили меня ни на крестины, ни на праздничный обед. Это от кюре я узнала о том, что церемония состоится сегодня утром после мессы. Пришла, но решила никому не мозолить глаза.

Жасент сама была поражена тем, что умудрилась забыть о Матильде. Она не знала, что ответить. Лорик тоже о ней не подумал.

– Ты сердишься из-за того, что я отправила тебя к Артемизе в прошлый понедельник, а должна была сделать это намного раньше. Мы с ней обе сглупили! Решили сохранить все в тайне. И могу тебе сказать, что, несмотря на свою болтливость, Артемиза молчала столько лет. Все-таки ей следовало однажды все тебе рассказать. Я, взвесив все «за» и «против», до последнего оттягивала этот момент. И если бы Артемиза, встревожившись, не прибежала ко мне, чтобы сообщить, что ты разозлилась на нее и на меня, я бы не узнала, пошла ли ты к ней.

– Прошу, Матильда, не говори так громко! Сидони на нас смотрит, и Дора тоже. Они еще ничего не знают. Я совсем на тебя не сержусь. Я собиралась зайти к тебе и извиниться. Разговаривая вечером с Пьером, я поняла, что ты хотела защитить нас – Сидони, Лорика и меня. И уж конечно ты – желанный гость на крестинах Тимоте!

– Жасент, не лги, не надо! – отрезала знахарка. – Наслаждайся праздником, долго это не продлится.

С этими словами, похожими на угрозу, Матильда пошла прочь. Жасент догнала ее и увлекла в сторону, в тень колокольни.

– Что не продлится долго? – переспросила она.

– Хорошая погода, голубое небо, зеленая трава, пение птиц. Еще до наступления ночи разразится гроза.

Растерянная Жасент искала в ее словах, по сути невинных, какой-то скрытый смысл.

– Прошу, прости нас и приходи на ферму! – взмолилась она. – Лорик с Дорой накроют праздничный стол! Ты предвидишь грозу? Но какую? Обычную или новую трагедию? Матильда, скажи мне правду, мы ведь были подругами. Мы до сих пор подруги, не так ли?