– Конституция, главное – конституция, – округло и плавно, с придыханием зазвучал человек, вероятно, мягкий и душой, и телом. – Иначе бандитизм, понимаете?.. Правовое поле, а на нем конституция пасется… священная корова… Надо соблюдать законы – так меня учили с детства. Если он разорвал закон, на котором клялся, чего ждать? Что ему в голову придет?

– Совсем народ замордовали, – опять вмешался тот же бабий грубоватый голос. – Чтоб он там, в Кремле, до смерти ужрался! Чтоб ему паленую подсунули…

Виктор ладонью ласково протер стекло. Таинственность. Силуэты, темень… На уличную картину накладывалось отражение ламп, горевших в салоне.

Аварийка подождет… “Отработаю. Платят мало, а работник я хороший. Абаев нормальный, начальник с пониманием”. Он провел по лицу холодной и сырой, ставшей немножко стеклянной рукой и вспомнил почему-то Валентину. Как давно это было!

Вдруг взорвался истошный крик. Вокруг троллейбуса закипела драка.

Вопли лились в открытые двери. Надо было выбираться вон, но он словно прирос к окну, за которым бурлила людская каша, плавали на поверхности белые шлемы, мелькали дубинки и на его глазах потонули несколько знамен. Слева шибали головами и плечами, гудела обшивка, но опрокинуться троллейбус не мог, приклеенный к асфальту спущенными шинами. Потом осыпалось одно из окон, и Виктор вскочил. Вбежали люди – как будто двери сейчас закроются, а они опаздывают, – их было всё больше, они вмиг набились битком.

– Выходим! – утробный окрик.

На улице было белым-бело от шлемов, ОМОН выстроился коридором.

– Куда? Куда? – прокудахтала бабуля, не решаясь сойти.

– В метро! Быро!

Спускались, втянув головы, награждаемые тумаками. Взахлеб лаяла собака, вряд ли приблудная, очевидно, ментовская. Сквозь лай доносился мат. Мужичок в пуховике, прижимавший кипу газет, огрызнулся и получил зуботычину, газеты вылетели, его схватили, он заверещал, как заяц, уволокли, сомкнули строй… “Что вы делаете? Что вы делаете? – кто-то нагнулся, поднимая газеты с асфальта. – Пидарасы!” – “Ты кому?” – Удар дубинкой, пинок, люди бежали по газетам…

Виктор, поневоле покинув троллейбус, спешил, как все, пригнувшись. Перед ним краснела из мрака электрическая буква “М”.

– Проходим, не задерживаемся! – гремело из мегафона.

Его утрамбовали в толпу, которую подгоняли, окружив со всех сторон.

Люди разворачивались, стыдили наседавших, хватали за дубинки… Зашмякали новые удары.

Грудь Виктора стиснуло удушье, когда толпа с воем внесла его в метро и проволокла через турникет, без остановки дубасивший всех подряд.

Он успел заметить, что кабина возле турникета пустует, и очутился на эскалаторе. Оба эскалатора плыли вниз, значит, метро работало только на вход. Все бежали по ступеням, даже немощные, чтобы не упасть. На бегу он увидел смятение на соседнем эскалаторе и понял, что там хуже – люди посыпались друг на друга…

– Остановите! Милиция!

Кому они кричали? Вероятно, наверху опять началась потасовка: оттуда прилетела каска и врезалась в большой плафон. Пышно брызнуло стекло.

– Здесь дети! – пронеслось мимо.

Кто-то в темной одежде с треском выбросился на фанерную перегородку.

Кабина внизу пустовала, зато вовсю орудовали омоновцы, на этот раз в красных шлемах. Они запихивали всех до упора в вагоны поезда.

Виктора вдавили в самую гущу, кто-то мешал закрывавшимся дверям ногой, и омоновцы сновали по платформе, тыча и ударяя внутрь дубинками. В какой-то момент, когда двери уже окончательно смыкались, один человек изловчился харкнуть, и белесый сгусток угодил прямиком на глянцевитый шлем, а поезд унесло в туннель.

– Мне домой надо… – причитал мужчина в дубленке, со сливовым синяком, расплывавшимся по щеке. – Домой не пускают и бьют… За что? Я-то в чем виноват?

– Это вам за вашу пассивность! – бойко заявила ему худая женщина, поправляя берет. Виктор в ужасе глянул на ее пальцы: голубовато-сплющенные, в клюквенных каплях крови. Она быстро слизнула кровь.

– А я… Меня… Куртка в парке моя… – повернувшись, Виктор узнал большеглазую женщину в лимонном жилете. – Вашу мать… – На вид водитель троллейбуса не изменилась, только говорила еще растеряннее, как будто слова застревают в горле, и потирала себя между грудей, точно успокаивая боль.

Станция “Улица 1905 года”.

Омоновцы стояли вдоль стен, некоторые угрожающе поигрывали дубинками, как рассерженные коты хвостами.

Почти все вышли, Виктор тоже – он собирался ехать в обратную сторону, на Маяковку.

Но поезд испустил оглушительный сигнал и пролетел, не сбавляя скорости.

– Без остановки! – обличительно закричал мужик в шерстяной шапке, нахлобученной по самые брови. – Вернуться не дают!

Почему-то этот мчащий безостановочный поезд оскорбил Виктора больше всего. Рука сама нырнула в карман куртки, нащупав гладкую рукоятку ножа.

– Сейчас бы ружье! – мужик словно угадал его порыв. – Женщин не жалеют, палачи… Хоть бы одно ружье охотничье. Мы бы им показали…

– Вот-вот! – подхватил Виктор. – В другой раз я оружие возьму!

– Какое?

– Такое!

– А?

– Поджигу!

Мужик изумленно прищурился и погрозил кулаком под грохот очередного поезда:

– Сам поджидок!

На улице люди разбились на говорливые кучки и постепенно разбредались.

Виктор решил пешком идти к “Белорусской”, оттуда уже рукой подать до работы.

Он шел по Пресненскому Валу, задеваемый мазками огня от фар проезжавших машин, погружаясь в яркие проруби возле комков и выныривая в темноту… Он начинал сомневаться. Видела бы его Лена! Что бы она сказала? Известно что: “Хватит идиотничать!” Вместо работы – проидиотничал часа три.

Чего ради он рискует? Ради России? А кто на самом деле знает, как правильно? А кто ему дороже? Незнакомые и неизвестные, которых гоняют и бьют, или родные Лена и Таня?

Сколько в Москве омоновцев со всей страны! А солдат дивизии Дзержинского! Говорят, еще софринская бригада… Приказ есть приказ. Бить – бьют. А армия? Прикажут – и танки войдут в Москву. Будут стрелять? Будут. В людей? Будут-будут. А закон? Да какой там закон…

Нет, стрелять все-таки не будут. Наверно.

Он свернул во двор старого краснокирпичного здания. Вроде вокруг никого. Отлил у стены. Застегивая ширинку, услышал свист. Кто-то пытался насвистывать, но сбивался.

Виктор повернул голову. Метрах в пяти от него, тускло облитая перекрестным светом, к черной железной двери привалилась фигура в черном костюме.

– Привет! – позвал человек дружелюбно. Виктор не ответил, собираясь отправиться дальше. – Выпить хочешь?