Потом протяжно вздохнула, отодвинув радужную картинку в глубину сознания. За такое даже министры слетят. Отписаться не получиться.

— Твои планы на выходной?

— Хочу в больницу съездить. Я обещала ребятам.

— А с подругами?

— Как ты себе это представляешь? Я теперь птица Гамаюн, отличаюсь умом и гипнозом?

— Ты пригласи меня на эту встречу, я захвачу попкорн. Ты страдаешь от одиночества?

— Одна я практически не бываю. То с тобой, Ягой или Анубисом. Ну и охрана не дает скучать.

Кощей спросил об одном, я ответила о другом. Одиноко ли мне? Возможно, в такие минуты, когда приходится придумывать себе какие-то дела и заботы. Обычно мою жизнь заполняла работа, изредка мелькала личная жизнь, но работа подавляла. Мало кто мог справится с моим характером. Нет не взрывным, арктически спокойным. Меня не трогала ревность, не цепляли претензии. Профессия наложила лапу на мою душу безоговорочно и делиться не собиралась. Кем-то, помню, заявленное «я так сказал», обернулось — «дверь там».

— О чем задумалась?

— О жизни, как обычно.

— Тебя Роберт отвезет, там его сменят.

— Тогда до вечера?

Как в мыльную оперу попала, в том же платье меня увозят из дома. Вот почему не люблю ночевать не у себя. Даже домой заходишь как в незнакомую гавань, потом привычка берет верх и ощущение забывается.

Настроение поднялось после того как сходила в душ и переоделась. Домовой неодобрительно сопел, но ничего не сказал. Точно заботливый родитель, на нерадивую дочурку, пришедшую под утро с гулянок.

То, какая война на самом деле, я как тыловой обыватель понимаю, второй раз попадая в военный госпиталь. Не тогда, когда я там во снах, а здесь, на земле.

Огромный, как маленький город в городе, с острым запахом хлорки, неподвластным ни одному ветру. На той же полянке у фонтана меня уже ждали, приветственно поднимая руки и всячески привлекая мое внимание. У одного даже виднелась гитара. Теплый комок благодарности свил себе законное место в душе. Приятно и так не хочется их подвести.

По многим соображениям сюда пускают не всех. От греха. Поэтому большинство из простых людей продолжает свято верить в то, что достаточно одного взмаха руки Верховного, налаженной линейки выпуска БПЛА, бесперебойной поставки суперсовременных винтовок, массы других технических новинок и вуаля. Дело в шляпе.

Да, это гибридная война нового типа, но от перестановки новейшей техники люди не меняются. Только раны становятся глубже.

Эти мужчины, некоторые аккуратно обнимают меня, другие просто кивают. Разного возраста со всех уголков нашей необъятной Родины. Кому-то из них чуть за 20 и мальчик ещё толком не видел ничего. Кому-то хорошо за 40, у него шестеро детей и уже многое было. Но всех их объединяет одно — чувство долга, любовь к ближнему и России, и сумасшедшее желание победить.

И потому пребывание на больничной койке их дико бесит.

У каждого из них своя история попадания на фронт и больничную койку, разного рода ранения и увечья, но все они живут одним: поскорее выздороветь и вернуться. Туда, где сейчас воюют их братья. Как так? Обратно? В холод, ужас и кровь? Да, именно туда, к своим, которые ждут их.

В их глазах, карих, зеленых, серых, голубых — невероятная сила воли, мужественно противостоящие боли и стоически претерпевающие все медицинские манипуляции.

Да, многие из них не могут сейчас самостоятельно почистить зубы или поесть. Таких привезли медсестры. Но их глаза! В них столько решимости, здорового желания отомстить и уверенности в том, что наше дело — правое, что, находясь рядом с ними буквально физически ощущаешь всю ту энергию, которая от них исходит. Ту мощь, которая дает нам правда.

Я пела, пока без магии, просто выводила заказанные песенки, отвлекая от их невеселых мыслей. И колючий взгляд светлел.

Вот кто-кто, а они точно не питают никаких иллюзий. Они говорят, что все это будет тяжело и надолго. Но они уверены в том, что мы — Победим. Потому что на карту поставлено все.

Нет, они не сетуют, не жалуются, не разводят хулу и не ноют. Им больно, но они держатся. Они улыбаются, им нравится, когда их обнимают и гладят по голове, но глаза их остаются серьёзными.

И каждый раз, когда такие как я, «гости», прощаясь, выходим из палаты или с этого сквера, они нам вслед говорят о том, что все будет хорошо. Ибо иначе и быть не может.

Но они правда верят. В то, что начатое и то, за что они отдали своё здоровье, а некоторые их братья — жизнь, будет закончено. Так, как нужно.

Не на середине пути. Не постыдными переговорами, не милосердием и уступками «братскому народу». А четко, прагматично, в соответствии с интересами нас и нашей страны. И до конца. Победного. И безоговорочного.

Так должно. Скрипнув зубами решили мужчины. Оставаясь при этом настоящими детьми, здесь, на больничных койках. Они радуются домашним запахам пирогов, яблочкам, что прислали из дома, вниманию «взрослых», что сидят с ними. Смущаясь и краснея, они же не дети? Ребенок и взрослый в одном сознании. Радость простым удовольствиям и суровость в наказании.

Они никогда не простят нам, если остановимся на полпути и опять начнём жить в парадигме идеи про братский народ.

Потому что они этот самый «братский народ» во всей его чудовищной трансформации и деградации видели своими глазами. И каждой клеточкой ощутили на себе.

И только эти солдаты знают, с кем нам на самом деле приходится иметь дело. Поэтому и могут позволить себе быть столь жёсткими и категоричными в описании конечной цели той битвы, участниками которой они являлись и которую планируют продолжить до победного конца.

Я не видела у них поствоенного синдрома, как после афганской, чеченской…. Больше всего их лица, напоминали ветеранов Великой Отечественной. Там и синдрома то никакого не было. В массе своей, люди то разные бывают.

Чеченская в глазах даже самих солдат была не праведная война. Она стала следствием игры гордыни, самомнения, лжи — это, чувствовалось на всех уровнях, и та грязь, которая сопровождала эту войну, усиливала эти ощущения. Про афганцев говорили — мы вас туда не посылали. Это тоже не была война Отечественная, но была война по соображениям, чужая война.

Смотришь в глаза этих ребят и понимаешь, все синдромы возникают не только на почве личных переживаний после личного участия, но и — может, в первую очередь — на почве того, что потом подвергаются сомнению сами причины войны. Открещиваясь от своих