Было шесть часов утра. В свою очередь я рассказал о себе. Когда я договорил, Джурич не произнес ни слова. Он поднялся и объяснил мне, что мы должны сделать в ближайшие часы. Всю ночь он занимался тем, что готовил лабораторию к уничтожению. Он дал выжившим малышам обезболивающие лекарства, затем вколол сильные дозы антибиотиков. Он помог детям выбраться из дворца, надеясь на то, что маленькие уродцы не пропадут в столице проклятых. Затем он наткнулся на Фредерика, моего брата, который вскоре скончался у него на руках, призывая свою мать. Потом он вернулся в бункер и сложил трупы в главном зале, чтобы потом их сжечь. Он ждал меня, чтобы развести костер и следить за пламенем. «А Сенисье?» — спросил я его, немного помолчав.

Джурич ответил ровным голосом:

— Мы либо сожжем их тела вместе с остальными, либо перенесем их в Кали Гат, на берег реки. Там есть люди, кремирующие трупы в соответствии с индийскими традициями.

— Почему только их? А детей?

— Их слишком много, Луи.

— Пьера Сенисье сожжем здесь. А мать и брата отнесем в Кали Гат.

Дальше были только жар и пламя. Бункер превратился в огромную печь, кафель трескался от высокой температуры, чудовищный очаг пожирал человеческие тела, и нас мутило от запаха обугленного мяса. Своими бесчувственными обожженными руками я мог спокойно подправлять костер. Когда из огня вываливались человеческие конечности, я просто совал их обратно, в самое пекло, и в голове у меня было совершенно пусто. Густой дым через отдушины выходил прямо во внутренний двор. Мы знали, что очень скоро тяжелый запах привлечет внимание слуг и взбудоражит жителей квартала. Подспудно я думал то о пожаре в клинике, откуда сумел сбежать маленький Милан, несмотря на больные ноги, то о горящем Банги и о матери, принесшей в жертву мои руки ради того, чтобы спасти меня. Мы с Джуричем стали детьми огня. И в огне мы сейчас сжигали последнюю нить, связывающую нас с кошмарами нашего детства.

Закончив дела во дворце, мы взяли в гараже «универсал» и положили сзади тела Мэри-Энн и Фредерика Сенисье. Я сел за руль, а Джурич указывал мне путь по улочкам Калькутты. Через десять минут мы подъехали к Кали Гату. Квартал пересекала бесконечно длинная, узкая улица, шедшая вдоль притока реки, вода в котором была зеленой и неподвижной. Здесь лавочки, торговавшие индуистскими статуэтками, соседствовали с борделями. Все было погружено в глубокий сон.

Я машинально вел автомобиль, поглядывая на бесцветное небо, видневшееся среди крыш и проводов. Джурич велел мне остановиться. «Это здесь», — произнес он и указал рукой направо, на каменную крепость. Стену венчали башни конической формы, украшенные резными орнаментами и статуями. Пока я ставил машину, Джурич прошел в ворота. Вскоре я догнал его и оказался во внутреннем дворе, покрытом коротко подстриженной травой.

Во всех углах двора горели кучи поленьев. Вокруг них ходили тощие как скелеты мужчины с длинными палками и поправляли дрова, чтобы они не рассыпались. В огне плясали синеватые язычки, из него вырывались густые облака черного дыма. Я узнал запах обугленной плоти и заметил, как из одного костра наружу вывалилась рука. Один из служителей, не поморщившись, сунул ее обратно в пламя. Точно так же, как это делал я менее часа назад. Я поднял глаза. В рассветном небе возвышались каменные башни. Я вдруг сообразил, что не знаю ни одной молитвы.

В глубине двора Джурич говорил о чем-то с пожилым человеком. Доктор легко изъяснялся на бенгали. Он протянул старику толстую пачку рупий, потом вернулся ко мне.

— Скоро придет брахман, — сообщил он. — Церемонию проведут в ближайший час. Они бросят прах в реку. Луи, все будет устроено так, как требуют индийские обычаи. Это лучшее, что мы можем сделать.

Я согласно кивнул, не проронив ни слова. Я внимательно наблюдал за двумя бенгальцами: они только что подожгли большую охапку хвороста, на которой лежало завернутое в белую ткань тело. Джурич проследил за моим взглядом, потом прошептал:

— Эти люди принадлежат к низшей касте в индийской иерархии. Только им позволено заниматься мертвецами. Тысячи лет назад они были певцами и жонглерами. Они предки цыган. Мои предки, Луи.

Мы принесли голову и тело Мэри-Энн и труп Фредерика, завернутые в полотно. Никто не мог заподозрить, что они европейцы. Джурич снова обратился к пожилому мужчине. На сей раз он говорил громко и даже погрозил старику кулаком. Я ничего не понял. После этого мы сразу же ушли. Прежде чем сесть в машину, карлик снова что-то прокричал старику, и тот закивал головой с испуганным и злобным видом. По дороге Джурич мне все объяснил:

Эти люди имеют обыкновение экономить на дровах. Когда тела наполовину сгорают, они относят их на берег реки и оставляют на съедение хищным птицам, а неиспользованные дрова продают. Я не хочу, чтобы так получилось с Мэри-Энн и Фредериком.

Я продолжал внимательно смотреть на дорогу прямо перед собой. По щекам у меня текли мрачные слезы. Когда мы уже летели в самолете в Дакку, в горле у меня еще долго стоял привкус горелого мяса.

Несколько дней спустя в Калькутте устроили шествие: несколько десятков тысяч человек хотели почтить память французского врача Пьера Дуано и его семьи, трагически погибших во время пожара в лаборатории. В Европе мало говорили об их кончине. Там доктор Дуано был легендой, но легендой далекой и не имеющей отношения к реальности. Впрочем, его дело пережило его самого. Организация «Единый мир» развивается быстро, как никогда, ее благотворительные акции приобретают все больший размах. В средствах массовой информации даже поговаривают о том, что Пьеру Дуано в 1992 году собираются посмертно присудить Нобелевскую премию Мира.

Симон Риккель мастерски провел дело об алмазах. 24 октября 1991 года южноафриканская полиция нашла Нильса ван Доттена, трусливого женоподобного старца, прятавшегося в своем частном доме в пригороде Кейптауна. Африканер, видимо, почувствовав себя более уверенно после смерти сообщников, а затем и хозяина, охотно признался во всех преступлениях. Он рассказал об основных каналах контрабандной сети, назвал имена, пункты, даты. Благодаря Симону Риккелю мне представилась возможность самому прочесть его показания и убедиться в том, что ван Доттен ничего не сказал ни о роли Пьера Сенисье, ни о том, какого рода шантаж он применил к трем контрабандистам.

Сара Габбор сейчас отбывает срок в Израиле. Ее содержат в лагере, где заключенные работают под открытым небом, как в киббуце. В некотором роде Сара вернулась на «исходную позицию». Суд над ней еще не состоялся, однако, с учетом последних успехов следствия, ее дело имеет благоприятные перспективы.

Я несколько раз отправлял ей письма, но все они остались без ответа. Подозреваю, что ее молчание — это проявление той гордости и силы характера, которые так меня поразили во время пребывания на израильской земле. Никто так и не нашел ни денег, ни алмазов прекрасной работницы киббуца.

Что касается тайны похищения сердец, то об этом нет ни слова ни в одном официальном документе. Только мы трое — Симон Риккель, Милан Джурич да я сам — знаем правду. И унесем ее с собой в могилу.