профессию! – с вызовом говорит Дуся. – Это так считают: мол, кондукторша – последний человек. Чепуха! Столько людей за день проходит… Эх, не умели мы до войны жизнь ценить. Меня пассажиры уважали, я сроду никому грубого слова не сказала.

– Конечно, – вздыхает парень, – в Борисоглебске трамвая не имеется… – и вдруг осененный внезапной идеей говорит: – Постой, у нас же автобус курсирует «Борисоглебск – совхоз „Якорь“»!

– У автобуса звонка нет, – улыбается черненькая.

Одноголазый смотрит на нее обескураженно….

…Возле печи артистка показывает человеку, который все потерял, и тете Паше свои фотографии.

– Прямо кукла!.. – восхищается тетя Паша.

– А это после окончания училища. Тут уже было ясно, что Гилельс из меня не вышел. – Рослая, красивая девушка – опять же возле рояля. – Это неинтересно, – пропускает одну карточку артистка, – тут я с бывшим мужем…

– С бывшим! – встрепенулся человек, который все потерял.

– Да, почему это вас так взволновало?

– Я ничего… простите, – смешался тот.

В это время старик, дремавший на мешках, проснулся и тут же вспомнил о жратве. На этот раз он не ограничивается сухомяткой. Он достает сковородку и, накрошив сала начинает поджаривать его на печурке.

– А вот трудовой процесс, – говорит артистка.

– Это вы на голове стоите? – спрашивает человек, который все потерял.

– Нет, это Любка Океанос, – рассеянно отвечает артистка, ее ноздри раздуваются, ловя аппетитный запах шипящего на огне сала. – А я в глубине, с аккордеоном.

Она говорит немного нервно и забывает о фотографиях.

Старик, насадив на лучину колбасу, вращает ее над огнем Дразнящий запах, шипение жира, вкусный чад делают мучительным пребывание здесь трех наголодавшихся людей.

– Давайте перейдем туда, – предлагает артистка, – здесь слишком душно.

Они переходят в ту часть вагона, где находятся одноглазый и Дуся.

– Да старик там все протушил, – объясняет им тетя Паша. – Будь он неладен!..

– Должна сказать прямо, – решительно заявляет артистка, – если бы мне предложили хороший бифштекс с яйцом и картошкой-пай, я бы не отказалась!

– Пирог с грибами и луком – тоже неплохо, – замечает одноглазый.

– А я бы поела картофельного супчика, – говорит черненькая.

– Неужели вы отказались бы от украинского борща с кусочками сала, колбасы, сосисок, с маленькими ватрушками! Или от солянки с осетриной, красной рыбой и каперсами, или тройной ухи!

– Конечно нет! А все ж таки картофельного супчику я бы поела.

– А вы бы что съели?

– А я бы съел шашлычок, – робко заявляет человек, который все потерял.

– Карский или натуральный? – требовательно спрашивает артистка.

– Натуральный….

– Берите карский, он сочнее!

– Надо и наших ребят покормить! – восклицает Дуся.

Она проходит к печурке. Старик уже насытился и отошел на покой. Дуся роется в кошелке, достает чекушку с молоком и белые лепешки.

– Нина большая, Нина маленькая, пора ужинать!

Девочка продолжает крепко спать, жена бригврача подымает голову с подушки.

– А как же вы все?..

– Да мы уже нарубались! – нарочито грубовато говорит Дуся. – Такой обед закатили, слышь, как пахнет.

…Ночь. Пассажиры спят. Старик, намотав на руку веревку, лежит. Он не спит. Бледные глаза его перебегают с одного спящего лица на другое и задерживаются на полном, с чуть приоткрытым ртом, румяном от печурки лице тети Паши. Старик кончает жевать, на четвереньках подползает к тете Паше и трясет ее за плечо.

Испуганно охнув, тетя Паша приподнимается. Зажав ей рот рукой, старик шепчет на ухо. Тетя Паша вырвалась, с возмущением глядит на него.

– Сдурел, что ли?

– Делом тебе говорю, – натужно шепчет старик.

– Постыдился бы, старый человек! Люди услышат.

– Не бойся, не такой уж старый. А люди спят.

– Эк тебя повело с сала-то!

– Слышь, иди ко мне. Все дам и сальца, и колбаски. Я по-хорошему. Иди, сладкая!

– Знаешь, отцепись! – вдруг громко, с презрением, которое сильнее ненависти, сказала женщина. – Не то хвачу между ушей, – и она с силой отпихивает старика.

– Т-с, ты, бешеная! – хрипит он и ползет на свое место…

…Утро. Идет поезд. Хотя почти все пассажиры дачного вагончика уже проснулись, здесь царит необычайная тишина. Люди утомлены многодневным путешествием, ослаблены голодом, а кроме того, в их чистую, дружескую среду проникло инородное тело. Атмосфера словно заражена тлетворным дыханием старого мешочника.

Старик меж тем не стесняется. Он предается чревоугодию: что-то жарит, что-то варит, не переставая при этом жевать сало, которое ловко отрезает от шматка большим острым ножом с фиксатором.

Особенно тяжело это действует на артистку. Она то закидывает голову, то отворачивается к окну, чтобы не слышать манящих запахов, то мечет на старика возмущенные взгляды, то вздыхает.

Понурилась и тетя Паша, видимо, ночное происшествие оставило в ней тяжелый осадок.

Хмурится одноглазый парень, его тревожит затянувшееся путешествие: как он прокормит приемную дочку?..

Поезд замедляет ход и останавливается на очередной разбомбленной станции.

– Схожу на разведку, – ни к кому не обращаясь, говорит одноглазый. – Может, есть базарчик.

Вслед за ним молча выходит человек, который все потерял.

Тетя Паша и артистка тоже смотрят в окно. От питательного пункта несколько пленных в сопровождении конвойного тащат огромный котел, над которым шапкой стоит пар.

– Отличная вещь – солдатский борщ! – замечает артистка.

– Какой там борщ, так, баланда! – отвечает тетя Паша.

– Зато горячая! – мечтательно говорит артистка. – С черным хлебом!..

– Я лучше умру от голода, чем буду есть из одного котла с ними.

Артистка раскрывает свой баул и дольше обычного роется в тряпках.

Возвращается человек, который все потерял.

Тетя Паша пристально смотрит на него: на верхней губе у того отчетливо отпечатались молочные усы.

– Утрись! – говорит она тихо и брезгливо. – Вот теперь ты и впрямь все потерял, даже самого себя.

Человек в жалкой растерянности закрывает рот рукавом.

Артистка ищет в своем бауле, под руку ей попадают расползшиеся шелковые чулки, рваная косынка, еще какие-то тряпки, не имеющие меновой ценности. Затем она достает нарядное эстрадное платье, длинное, шуршащее, в блестках, и тут же прячет его назад.

Взгляд ее падает на аккордеон. Она нерешительно подвигает его к себе. На черном коленкоре, которым склеен футляр, нацарапаны надписи: «Западный фронт, июль-август 1942», «Ленинград, январь 1942 г., август 1942 г.», «Сталинград»… Ее руки ласково трогают жесткое, пострадавшее от времени и передряг тело старого друга. Вынимает аккордеон. Он жалобно пискнул. Актриса кладет аккордеон на место. Она решительно хватает платье с блестками и спешит на базар.

От звуков аккордеона проснулась жена бригврача. Она садится на лавке, приводит в порядок одежду, снимает с гвоздя полушубок и накидывает на плечи.

– Куда ты? – испуганно спрашивает черненькая.

– Здесь душно…

– Я с тобой!

– Нет! – властно и твердо говорит жена бригврача. – Я хочу одна – И ее нежное,