за «кошерным ужином» с представителем Дома Романовых, к тому времени почти полностью истреблённому не без участия выходцев из среды этого самого нью-йоркского раввината.

10-го февраля 1917 года император Николай II принял ещё одного «реформатора», а именно председателя Государственной Думы М. В. Родзянко. Речь Родзянко была наглой и вызывающей. На вопрос Государя: «Вы все требуете удаления Протопопова?» Родзянко ответил: «Требую, ваше величество; прежде я просил, а теперь требую». — «To-есть, как?» — «Ваше величество, спасайте себя. Мы накануне огромных событий, исхода которых предвидеть нельзя. То, что делает ваше правительство и вы сами, до такой степени раздражает население, что все возможно. Всякий проходимец всеми командует. Если проходимцу можно, почему же мне, порядочному человеку, нельзя? Вот суждение публики. От публики это перейдет в армию, и получится полная анархия. Вы изволили иногда меня слушаться, и выходило хорошо». […] Ваше величество, сказал Родзянко, я ухожу в полном убеждении, что это мой последний доклад вам». — «Почему?» — Я полтора часа вам докладываю и по всему вижу, что вас повели на самый опасный путь… Вы хотите распустить Думу, я уже тогда не председатель, и к вам больше не приеду. Что еще хуже, я вас предупреждаю, я убежден, что не пройдет трех недель, как вспыхнет такая революция, которая сметет вас, и вы уже не будете царствовать»[678].

Правда, в своих мемуарах Родзянко несколько сгладил тон свой речи[679]. Но в любом случае, заговорщики устами Родзянко сделали царю очередное предупреждение. Но подобные предупреждения делались Николаю II неоднократно и раньше. Причём всякий раз победу одерживал император, а не те, кто ему угрожал. По большому счёту Николаю II нечего было опасаться разного заговорщиков и «реформаторов», в том случае, если бы ему была верна армия. Но как раз именно этот фактор и стал роковым и для Николая II, и для монархии в целом.

И. Л. Солоневич метко подмечал, что «Государь Император допустил роковой недосмотр: поверил генералам Балку, Гурко и Хабалову. Именно этот роковой недосмотр и стал исходным пунктом Февральского дворцового переворота. […] Это предательство можно было бы поставить в укор Государю Императору: зачем Он не предусмотрел? С совершенно такой же степенью логичности можно было бы поставить в упрек Цезарю: зачем он не предусмотрел Брута с его кинжалом?»[680]

Помощника. Д. Протопопова, генерал П. Г. Курлов, которому Протопопов поручил проверить состояние войск Петроградского гарнизона, на тот случай, если бы пришлось распускать Государственную Думу, дал министру внутренних дел весьма неутешительный ответ: «Правительство рассчитывать на твёрдую поддержку гарнизона не может. В частях почти нет кадровых офицеров, в частях находится много распропагандированных рабочих, дисциплина соблюдается крайне слабо. О роспуске Государственной Думы не может быть и речи»[681].

Государь знал об этом. Как знал он и о странных действиях командующего Северным фронтом генерала Н. В. Рузского. Тот же генерал Курлов в своих воспоминаниях писал: «В Петрограде сосредоточивалось громадное количество запасных, являвшихся скорее вооруженными революционными массами, чем воинскими дисциплинированными частями. Все мероприятия министерства внутренних дел по поддержанию порядка встречали противодействие со стороны главнокомандующего армиями Северного фронта, генерал-адъютанта Рузского»[682].

Не доверяя командующему Северным фронтом генералу Н. В. Рузскому, царь выделил Петроград из его подчинения в особый военный округ, во главе которого по совету военного министра генерала М. А. Беляева был назначен генерал С. С. Хабалов. Надо признать, что Хабалов не соответствовал занимаемой должности. Как верно пишет доктор В. М. Хрусталёв, «59-летний генерал С. С. Хабалов практически солдат не знал и должности не соответствовал. Почти всю жизнь, начиная с 1900 года, он был преподавателем, инспектором и начальником военных училищ. Император знал об этом, но во время войны было сложно с боевыми военачальниками»[683].

Но дальше В. М. Хрусталёв, противореча сам себе, пишет: «На эту ответственную должность (командующего Петроградским военным округом — П. М.) предполагалось выдвижение генерала К. Н. Хагондокова (участника подавления восстания в Маньчжурии), но императрица Александра Фёдоровна, прослышав, что он неосмотрительно отозвался о Распутине, заявила, что «лицо у него очень хитрое». Назначение так и не состоялось»[684].

По В. М. Хрусталёву получается, что дело было вовсе не в том, что царь испытывал во время войны кадровый «голод», а в том, что он находился под «пятой» императрицы и Распутина. То есть опять двадцать пять. На самом деле личность генерала К. Н. Хагондокова была, мягко говоря, не простой, и уж в ряды преданных монархистов его занести никак нельзя. Вот что пишет, например, об этом человеке кандидат исторических наук В. Г. Попов. Следуя из текста, господин Попов, который занимает интересную должность «сотника историографа Амурского и Уссурийского казачьих войск», является ярым сторонником казачьих республик. Именно поэтому его откровения по поводу Хагондокова особенно любопытны.

«Яркой личностью, — пишет В. Г. Попов, — был наказной Атаман Амурского казачьего войска, военный губернатор Амурской области казачий генерал-майор Константин Николаевич Хагондоков. Он первым из крупных дальневосточных руководителей в революционные дни марта 1917 года выступил с горячей поддержкой Временного правительства России, высказался за скорейшее преобразование бывшей империи в демократическую Республику. […] Уже 8/21 марта 1917 года К. Н. Хагондоков был вызван военным министром Временного Правительства А. И. Гучковым в Петроград»[685].

Думается, что после этих строк становится очевидным, что Николай II не назначал генерала Хагондокова на ответственную должность не потому, что у него было «хитрое лицо», и не потому, что он плохо отзывался о Распутине, а потому что этот генерал был врагом монархии и другом Гучкова.

Одновременно с назначением генерала Хабалова Николай II приказал министру генералу Беляеву вывести Кронштадт из ведения сухопутного ведомства и перевести его в морское. Был разработан план на случай организованных беспорядков в столице.

«24 февраля, — писал генерал Глобачёв, — Хабалов берёт столицу исключительно в свои руки. По предварительно разработанному плану, Петроград был разделён на несколько секторов, управляемых особыми войсковыми начальниками, а полиция была почему-то снята с занимаемых постов и собрана при начальниках секторов. Таким образом, с 24 февраля город в полицейском смысле не обслуживался. […] Убрав полицию, Хабалов решил опереться на ненадёжные войска, так сказать, на тех же фабрично-заводских рабочих, призванных в войска только две недели тому назад, достаточно уже распропагандированных и не желающих отправляться на фронт»[686].

Генерал Рузский пытался противодействовать этому плану, но царское решение необходимо было исполнять[687]. В который раз мы наблюдаем решающую роль армии в успехе февральского заговора.

20 февраля перед своим отъездом в Ставку Николай II принял главу правительства князя Н. Д. Голицына и передал ему приготовленные указы Сенату о роспуске Государственной Думы. Государь уполномочивает Голицына воспользоваться ими в случае экстренной надобности, проставив лишь дату и протелеграфировав о том в Ставку[688]. Текст указа гласил: