производиться и тяжёлые орудия (более 1 тыс. в год). Выпуск снарядов увеличился в 20 раз (составил 67 млн в год»[695].

«Нет сомнений, — писал английский генерал Нокс, — если бы не развал национального единства в тылу, русская армия могла бы себя увенчать новой славной кампанией 1917 года».

Сам Государь выразил свою уверенность в победоносном окончании войны следующими словами: «Глубокая вера в Гос- пода и единодушное желание всех истинно русских людей сломить и изгнать врага из пределов России дают мне твёрдую уверенность спокойно взирать на будущее»[696].

Таким образом, никакой военной необходимости присутствия царя в Ставке в конце февраля 1917 года не было. Более того, крайне не спокойная политическая обстановка в Петрограде требовала от Государя не покидать столицы. Причём Николай II это хорошо понимал. Вернувшись в Петроград после убийства Распутина, император был исполнен твёрдого намерения оставаться в Царском Селе. Флигель-адъютант полковник А. А. Мордвинов свидетельствовал, что «внутреннее политическое положение было в те дни особенно бурно и сложно, ввиду чего Государь все рождественские праздники, весь январь и большую часть февраля находился в Царском Селе и медлил с отбытием в Ставку»[697].

Поэтому внезапное решение Николая II выехать в Ставку оказалось полной неожиданностью даже для самого близкого его окружения.

Полковник Мордвинов в своих мемуарах писал: «Во вторник 21 февраля 1917 года вечером […] я получил от командующего Императорской главной квартиры графа Фредерикса извещение, что согласно Высочайшему повелению я назначен сопровождать Государя в путешествии в Ставку. […] Отбытие Императорского поезда из Царского Села было назначено около трех часов дня, в среду 22 февраля. Это уведомление было для меня неожиданным. Я накануне только что вернулся из Царского Села с дежурства по военно-походной канцелярии, и тогда еще не было никаких разговоров об отъезде»[698].

То, что Николай II уезжал срочно, по причине какого-то важного дела, видно из воспоминаний А. А. Вырубовой, которая пишет, что накануне отъезда «Государь пришел очень расстроенный. […] Пили чай в новой комнате за круглым столом. На другой день утром, придя к Государыне, я застала ее в слезах. Она сообщила мне, что Государь уезжает. Простились с ним, по обыкновению, в зеленой гостиной Государыни. Императрица была страшно расстроена. Намой замечания о тяжелом положении и готовящихся беспорядках Государь мне ответил, что прощается ненадолго, что через несколько дней вернется»[699].

Весьма интересно свидетельство дворцового коменданта Воейкова: «В 5 часов был кинематограф в Круглом зале Александровского дворца. […] Когда кончился сеанс, я проводил Государя в его кабинет. По пути Его Величество обратился ко мне со словами: «Воейков, я решил в среду ехать на Ставку». Я знал, что Государь имел намерение ехать, но думал, что момент этот — не подходящий для его отъезда, и поэтому спросил, почему он именно теперь принял такое решение, когда на фронте, по-видимому, все спокойно, тогда как здесь, по моим сведениям, спокойствия мало и его присутствие в Петрограде было бы весьма важно. Государь на это ответил, что на днях из Крыма вернулся генерал Алексеев, желающий с ним повидаться и переговорить по некоторым вопросам; касательно же здешнего положения Его Величество находил, что, по имеющимся у министра внутренних дел Протопопова сведениям, нет никакой причины ожидать чего-нибудь особенного»[700].

Итак, из слов Воейкова можно понять, что причина поспешного отъезда Государя в Ставку заключалась в том, что генерал Алексеев настаивал на немедленном разговоре с ним. Но неужели Николай II решил срочно ехать в Ставку только из-за того, что генерал Алексеев хотел поговорить с ним «по некоторым вопросам»? Понятно, либо Алексеев собирался сообщить Государю что-то весьма важное, настолько, что требовался немедленный отъезд царя в Ставку, либо у Государя были иные причины для этого внезапного отъезда. «Из имеющихся источников, — пишет Г. М. Катков, — неясно, почему Алексеев настаивал на личном присутствии Верховного Главнокомандующего. Баронесса Буксгевден, в то время фрейлина императрицы, в своих мемуарах совершенно определенно говорит, что Государь выехал по телеграфной просьбе генерала Алексеева, не зная, в чем именно заключается спешное дело, требующее его присутствия. […] В свете последующих событий отъезд императора в Могилев, предпринятый по настоянию Алексеева, представляется фактом, имевшим величайшее бедствие»[701].

На интересные выводы нас наталкивает ряд обстоятельств, предшествующих отъезду Государя.

Как известно, генерал-адъютант Алексеев с 11-го ноября 1916 до 17-го февраля 1917 года находился в отпуске по болезни. На время отпуска Алексеева обязанности начальника штаба Ставки исполнял генерал В. И. Ромейко-Гурко. Дочь Алексеева в своей книге пишет: «За несколько дней до отъезда отца Государь спросил, кем отец считает возможным временно заменить его. Отец назвал генерала Василия Иосифовича Гурко. Почему? Во-первых, потому, что знал его как человека безусловно преданного Государю, а затем и вполне подходящего для этой должности»[702]. Как генерал Гурко был «безусловно предан Государю», мы сможем хорошо убедиться ниже. Здесь же приведём слова Гучкова о Гурко: «Он был настолько осведомлён (о заговоре — П. М.), что делался косвенным участником»[703].

По официальным данным у Алексеева обострилась давняя почечная болезнь. По иным данным, «болезнь» Алексеева имела политическое происхождение и была вызвана всплывшей его перепиской с Гучковым. Не исключено также, что Алексеев решил самоустраниться на время последнего подготовительного этапа заговора против императора, в котором он принимал участие.

30-го января 1917 года Охранное отделение сообщало в Департамент полиции: «По имеющимся вполне достоверным сведениям, здоровье начальника штаба Верховного Главнокомандующего генерал-адъютанта Алексеева настолько улучшилось, что приезд в Ставку Его Высокопревосходительства ожидается 8—10 наступающего февраля»[704].

Но Алексеев ни 8-го, ни 10-го февраля в Ставку не приехал, а приехал он туда только 17-го февраля. Об этом возвращении мы знаем точно из шифрованной телеграммы Охранного отделения из Могилёва на имя директора Департамента полиции: «Подана 17 февраля 1917 года 19&. Получена 18 февраля 1917 года. Генерал Алексеев шесть часов прибыл ставку»[705].

5-го февраля 1917 года, не дожидаясь возвращения Алексеева, из Могилёва в Петроград выехал генерал Гурко. «5 февраля. — сообщало Охранное отделение, — начальник штаба Верховного отбыл Петроград»[706].

Таким образом, в период с 5-го по 17-е февраля Ставка верховного главнокомандования оставалась фактически без руководителя. С точки зрения военных интересов это было, безусловно, отрицательным явлением. Но, как писал участник заговора генерал Брусилов: «В Ставке, куда уже вернулся Алексеев (Гурко принял опять «Особую армию») было, очевидно, не до фронта. Подготовлялись великие события, опрокинувшие весь уклад русской жизни и уничтожившие и армию, которая была на фронте»[707].

Здесь следует сказать, что все свои действия Гурко согласовывал с Алексеевым. Дочь