внимание ваши соображения. Их подробно объяснили и вы сами, и Комитет обороны федерации. И заявление Сената – лишь пожелание, а не постановление. И все же звезды в поясе, на которых жизненные формы достигли уровня 3В и выше, необходимо защитить.

– В этом можете не сомневаться, – ответил Верховный архонт, и его аура полыхнула алым светом безусловной искренности. – Мы проведем цивилизационные тесты на всех планетных системах пояса самым тщательным образом!

Аура адмирала завибрировала впервые за все время беседы.

– Думаю, вам не о чем беспокоиться, – передал он. – Первый спиральный рукав – самая пустынная и безжизненная область галактики. Здесь просто не может быть цивилизаций даже уровня 3Б, а уж высших ступеней тем более.

– Надеюсь, что вы правы, – в один голос ответили Высший архонт и сенатор. Их ауры завибрировали в точно совпадающем резонансе и выбросили в небо над металлической почвой строго идентичные всплески плазмы.

Флот приступил ко второму скачку, направляясь с практически бесконечной скоростью в сторону первого спирального рукава галактики.

* * *

Стоял поздний вечер. Дети собрались при свете свечи у смертного одра своего учителя.

– Учитель, вам надо отдохнуть. Этот урок вы вполне можете провести завтра, – сказал один из мальчиков.

Он заставил себя улыбнуться, скрывая боль.

– Завтра будет завтрашний урок.

«Если доживу до завтра», – мысленно добавил он. Правда, интуиция подсказывала, что эта ночь станет для него последней.

Он сделал слабый жест, и один из детей положил ему на грудь, поверх одеяла, маленькую черную доску. Так он и проводил уроки весь последний месяц. Другой ученик подал коротенький, стершийся от длительного употребления кусочек мела; учитель неловко взял его и с большим трудом поднес кончик мела к доске. Его пронзил сильный приступ резкой боли. Рука затряслась так, что мелок ударялся о доску, оставляя на ней белые точки. После возвращения из города он ни разу не был у врачей. Печень начала болеть два месяца назад – рак добрался до нее. Боль стремительно усиливалась, и когда она стала невыносимой, учитель полез под подушку за болеутоляющим – простыми, продающимися без рецепта таблетками в пластиковом блистере. Они были бесполезны при мучениях, вызванных раком на последней стадии, но все же вроде бы оказывали некоторый эффект плацебо. Существовал недорогой демерол, но, во-первых, его разрешали употреблять только в больничных условиях, и во-вторых, если бы даже удалось добыть его и доставить в деревню, тут все равно не нашлось бы никого, кто смог бы сделать укол. Как обычно, он выдавил из оболочки две таблетки. Потом подумал, извлек еще двенадцать – все, что оставалось, – и проглотил разом. Все равно больше не понадобятся. После этого он вернулся к уроку и начал было записывать на доске то, что запланировал на сегодня, но снова пришлось прерваться – теперь из-за кашля. Он отвернулся, и кто-то из детей поспешно поднес к его рту миску. Учитель сплюнул туда полный рот красно-черной крови и откинулся на подушку, чтобы перевести дыхание.

Несколько ребятишек громко всхлипывали.

Учитель отказался от попыток писать на доске. По его знаку дети убрали ее. И он заговорил слабым голосом, почти шепотом:

– Как и те уроки, которые были у вас вчера и позавчера, сегодняшний вообще-то должен был предназначаться для учеников не начальной, а средней школы. В вашей программе такого нет. Вряд ли кому-то из вас выпадет возможность продолжить обучение в средней школе, поэтому я решил дать вам попробовать на вкус, что такое более глубокое погружение в сущность предмета. Вчера мы с вами читали «Записки сумасшедшего» Лу Синя. Наверняка вы мало что поняли, но я хотел бы, чтобы вы несколько раз перечитали этот рассказ, а еще лучше будет, если вы выучите его наизусть. Вы поймете его, когда повзрослеете. Лу Синь был замечательным человеком. Его книги следует прочитать каждому китайцу. Уверен, что все вы рано или поздно это сделаете.

Он умолк и лежал, глядя на мерцающее пламя свечи и пытаясь отдышаться. На память ему пришел другой отрывок из Лу Синя – не из «Записок сумасшедшего». Этого текста не было в хрестоматии, имевшейся в школе, он попался в одном из принадлежавших лично ему замусоленных разрозненных томов «Избранных сочинений». С тех пор – а прошло уже немало лет – он не забыл ни единого слова.

«…Представь себе, что в железной камере нет ни окон, ни дверей, в камере, которую невозможно сломать, люди спят крепким сном. Их много. Они скоро погибнут, но расстанутся с жизнью в забытьи. Так стоит ли поднимать шум, чтобы немногие, самые чуткие, проснулись и испытали все муки неизбежного конца?

– Но ведь некоторые уже проснулись – значит, появилась надежда сломать камеру»[39].

Собрав последние силы, он продолжил урок:

– Сегодня мы проведем урок по физике из программы средней школы. Возможно, вы даже не знаете, что такое физика. Это наука о том, как, по каким принципам устроен вещественный мир – немыслимо обширная и глубокая область знания.

Мы будем говорить о трех законах Ньютона. Ньютон – знаменитый английский ученый, живший очень давно. Он установил три важнейших правила, которым подчиняется все на Земле и в небесах, от Солнца и Луны, которые находятся высоко над нашими головами, до воды и воздуха нашей родной планеты. Нет ничего такого, что было бы неподвластно трем законам Ньютона. Зная их, мы можем с точностью до секунды рассчитать, когда случится солнечное затмение; в нашей деревне старики говорят об этом явлении: «Собака съела солнце». Знание трех законов Ньютона позволяет людям летать на Луну.

Первый закон гласит: «Всякое тело будет находиться в состоянии покоя или равномерного и прямолинейного движения до тех пор, пока к нему не будет приложена сила, которая заставит его изменить это состояние».

Дети, не отрываясь смотрели на него, никто даже не шевелился.

– Это значит, что, если взять большой жернов с мельницы, поставить его на ребро и толкнуть хорошенько, он должен покатиться прямо до горизонта. Что ты смеешься, Баочжу? Ты прав, такого не может случиться. Потому что сила, именуемая трением, заставит жернов остановиться. На свете нет ничего такого, что не испытывало бы трения.

Это верно, подумал он, нет ничего на свете, что не испытывало бы трения, в частности его жизнь. Он не принадлежал ни к одному из семейств исконных жителей деревни, о чем прямо говорила его фамилия, и поэтому его слово не имело здесь веса. А ведь он был еще и страшно упрям! За много лет, прожитых здесь, он умудрился так или иначе оскорбить практически всех деревенских. Он по многу раз заходил в каждый дом, уговаривая родителей отдать детей в школу, ему случалось отрывать ребятишек от работы, которой они с малолетства занимались вместе