Сама Рангиора тоже принесла одни разочарования. Тогда ансамбль пел и танцевал в общинном зале, и Кура была убеждена, что им предоставили зал бесплатно. Однако, судя по всему, здесь нужно было платить арендную плату. Кроме того, ей пришлось убеждать преподобного отца, что он может предоставить весь зал одной певице.

— Вы ведь ничем непристойным не занимаетесь, правда? — скептически поинтересовался он, хотя помнил Куру по прошлым гастролям. — Тогда вы пели немного, больше стояли и украшали собой сцену.

Кура заверила недоверчивого преподобного отца, что тогда она только присоединилась к певцам и у нее еще не было сценического опыта. Теперь все иначе. Ее исполнение «Хабанеры» действительно убедило преподобного отца. Но сколько денег останется у нее, когда она заплатит за аренду зала, отель и конюшню, да еще и тому мальчишке, который развешивал афиши?..

Во время первого концерта, к счастью, почти все места были заняты. Рангиора, конечно, не была культурной столицей, сюда редко приезжали музыканты. Впрочем, люди оказались не в таком восторге, как в то время, когда Кура выступала с ансамблем. Никто здесь толком в музыке ничего не понимал, но яркие костюмы, разнообразие репертуара и, в первую очередь, танцы в промежутках между оперными сценами очаровывали людей. Кура, размахивавшая кастаньетами среди хористов, была центром этого. Но девочка, сидящая одна у рояля и что-то поющая? Уже через полчаса люди забеспокоились, начали перешептываться и двигать стулья. В конце они все равно аплодировали, но скорее из вежливости, чем от восторга.

На второй концерт пришло всего десять зрителей. Третий Кура отменила.

— Может быть, если бы вы спели что-то веселое… — посоветовал ей преподобный отец. По крайней мере его Кура завоевала. Он был в восторге от ее голоса и интерпретаций различных ораторий. — Здесь у нас простые люди.

Кура не удостоила его ответом. Она поехала дальше по восточному побережью, держа курс на Вайпару. С ансамблем они давали следующие гастроли только в Кайкуре, однако она не могла себе позволить таких больших промежутков между выступлениями. Поэтому она оценивала каждое попадавшееся селение на предмет того, можно ли там выступать. Больше всего ей нравилось, когда серьезные отели предоставляли ей комнату. Тогда, по крайней мере, не нужно было платить за ночевку и аренда зала выходила дешевле, чем в общинных залах. Ведь благодаря концерту повышалась продажа напитков. Впрочем, уже к вечеру первого дня владельцы отелей начинали пытаться уговорить Куру поменять программу.

— Девушка, этот вой никто не хочет слушать, — объяснял ей владелец отеля в Кайкуре, который был еще в восторге от выступления всего ансамбля. — Спой пару песенок, может быть, что-нибудь ирландское, это всегда пользуется успехом. Еще у нас здесь много немцев. Ты ведь поешь на разных языках…

В этот раз Кура даже пошла навстречу и включила в программу несколько песен Шуберта. Часть публики была глубоко тронута, что опять же не понравилось владельцу отеля.

— Дитя, ты должна заставлять их не плакать, а пить. Боже мой, ты ведь неописуемая красавица. Почему бы тебе немного не потанцевать?

Разозленная Кура заявила ему, что она певица, а не танцовщица при баре, и на следующий день отправилась дальше. Турне проходило далеко не так безоблачно, как она себе представляла. Когда спустя три тяжелые недели она наконец добралась до Бленема, у нее давно уже не осталось денег, чтобы поехать на Северный остров.

— Ну да какая разница, останемся здесь и объедем весь Южный остров, — сказала она, обращаясь к своей лошади. Очередное падение! Раньше она всегда смеялась, когда Илейн часами разговаривала со своей кобылкой и утверждала, что Баньши понимает каждое слово. Но теперь Куре часто не хватало человека, с которым можно было бы перемолвиться словечком и который при этом не возражал, не давал ей добрых, но невозможных советов и не пытался наброситься на нее! За последние недели ей пришлось достаточно часто отбиваться от всяких владельцев пабов или мнимых «любителей музыки». Ничего подобного при выступлениях в труппе с ней не случалось. К ней всегда относились с уважением.

— Поедем дальше, в Пиктон или Хэвлок. Сгодится любой концерт…

Уильям закончил свое обучение в Бленеме и купил новехонькую швейную машинку в качестве демонстрационной модели. Будучи новичком, он не мог рассчитывать на самые популярные районы продаж, такие как Крайстчерч или Данидин и его окрестности. Он уповал на то, что ему повезет в каком-нибудь местечке на Западном побережье или в Отаго. А потом с удивлением обнаружил, что его направляют на Северный остров. В северный край, в окрестности города под названием Гисборн. Наверняка малонаселенный район, но, во всяком случае, совершенно новый в том смысле, что касается продажи швейных машинок! До сих пор никто из представителей фирмы не ездил туда.

И Уильям в прекрасном расположении духа сел на бленемский паром, направлявшийся в Веллингтон. На борту парома он героически сражался с морской болезнью и не переставал верить, что справится со всеми проблемами. Отчасти потому, что его учителя были в восторге от его необычных коммерческих стратегий. Никто из участников курсов не получил настолько хороших рекомендаций, как Уильям, относившийся к своей новой работе оптимистично. Что бы там ни было — гробы или швейные машинки — продавать он умеет!

Тимоти Ламберт был возмущен, но теперь, по крайней мере, понимал, почему отец проделывает довольно короткий путь от дома до рудника в основном верхом. Судя по всему, владельцу рудника было противно ходить по той клоаке, в которой жили его рабочие. Не сказать, чтобы в Европе Тимоти никогда не видел бедных кварталов. В Англии и Уэльсе поселения шахтеров тоже нельзя было назвать райскими уголками. Но то, что творилось здесь, вокруг рудника его отца, не шло ни в какое сравнение с ними. Здесь просто ставили одну лачугу рядом с другой — из отходов древесины и сломанной фанеры, которая на руднике наверняка шла как брак. В большинстве лачуг не было камина. Если разжечь там костер, то от чада, наверное, можно было задохнуться. А еще реже встречались уборные; судя по всему, мужчины просто заходили за угол, чтобы справить нужду. Однако за углом чаще всего находилась другая хижина, и дождь, который шел в Греймуте почти каждый день, смывал испражнения и мусор обратно в грязные проходы между лачугами. Сейчас «улицы» больше напоминали вонючие ручьи. Тимоти пришлось попотеть, чтобы пройти там, не замочив ног.

Поселение казалось заброшенным. Лишь из некоторых хижин слышались сопение и кашель — вероятнее всего, «последствия болезней и лени», на которые жаловался вчера за ужином отец. Среди работников рудника участились случаи пневмокониоза и чахотки, но на руднике Ламберта дело обстояло хуже всего, поскольку о больных никто не заботился. Очевидно, здесь жили лишь несколько семей, в которых женщины хоть как-то следили за поддержанием чистоты и порядка в хижинах. Большинство горняков были холостяками и предпочитали посещать паб, чем вечером приводить свою «квартиру» в приличное состояние. Тимоти не мог их винить в этом. Тот, кто десять часов колол уголь в темной шахте, вечером готов был отправиться спать или, в лучшем случае, пропустить пару бокалов пива в приятной обстановке. А может быть, мужчинам не хватало денег на поддержание лачуги в нормальном состоянии.