и увлечение всем новым, революционным на театре, и постоянное возвращение к наставлениям о достоинстве и чести настоящего актера, и скромность его, и бескорыстие, и душевный огонь — все это было порождено влюбленностью в Революцию. Все это непременно передавалось нам.

В Баку познакомился я с инженером-нефтяником Семеном Борцем. Гражданская война... В хату Борца, где он жил с красноармейцами — двое из них были братьями, — в хату постучали с улицы. Семен Борц с двумя товарищами открыли дверь, третьего не было в хате, он вышел в штаб.

— Гуляем на деревне, — сказали со двора. — Поплясали бы с девчатами. Приглашаем!.. На суп с грибами...

Голос вошел в хату с морозным облаком и исчез вместе с ним. Голос был хриплый от холода, слова с трудом отдирались от замерзших губ.

Один из братьев, великий плясун и насмешник, встал с койки, где спал, накрывшись шинелью, оделся и ушел, виновато улыбаясь. Знал, что идти не нужно, опасно...

Другой брат все еще был в штабе.

Через час в хату постучали снова.

— Принимайте своего, — кричали со двора. — Поел, попил, поплясал!

Борц вышел с товарищем во двор. Никого не было. Стояла лошадь, запряженная в сани. Лицом к небу лежал в санях великий плясун. В лоб его вбита красноармейская звезда, солома и опилки торчат из распоротого живота.

Борц с товарищем вносят веселого парня в хату и кладут на то же место, откуда он встал, приглашенный на гулянку. Каждую минуту может войти его брат. Поверх головы они накрывают плясуна шинелью, садятся на свои места и молчат.

Приходит брат из штаба, бегает по избе, согревает ноги и болтает о фронтовых новостях.

— Что же Федька-то молчит? — спрашивает он наконец.

— Федька спит, — отвечает Борц, и опять брат бегает из угла в угол.

Потом ему надоедает.

— Вставай, Федор, — кричит он, и кровь ударяет ему в голову. Брат плясуна откидывает шинель со скамьи, где тот лежит с красноармейской звездой во лбу.

Борц с товарищем продолжают сидеть на своих местах. Все молчат, молчат, пока кровь шумит, шумит, шумит у них в сердцах.

Выучив этот урок, Борц продолжал необычную трудную свою подготовку к инженерству в отряде по изъятию церковных ценностей. Богобоязненные старухи плевали ему в лицо ядовитой слюной. Он вытирался, улыбаясь. Посильней богохульства была для старух его усмешка.

Потом вступил в партию и последний, самый легкий экзамен держал в Горной академии, откуда ушел инженером на Сураханские нефтяные промыслы в Баку.

Это была высшая школа советского инженера, где Борц помимо учения о сопротивлении материалов прошел законы классового сопротивления. Сама революция вошла в этот курс наук и расширила формулы настолько, что они стали равновелики делу молодого класса.

Баку... Это был странный, удивительный, в чем-то загадочный город.

Он полон миллионами запахов, по набережной ходят иранские негоцианты, учтивые, как тигры, и мимо грохочет трамвай, и ему кланяется верблюд, и редкие тогда иностранцы удивляются барабанному бою в крепостных улочках. Город окружает бухту дымящимся рогом, а кладбище бежит в гору, прочь от пестрой, веселой жизни и скрывается справа за рыжим, угрюмым горбом.

Так лежал новый город, еще не распакованный Борцем.

Раскрывая его, Борц вспомнил фразу одного француза:

— Тот, кто владеет нефтью, будет владеть и миром, ибо он будет господствовать на море с помощью тяжелой нефти, в воздухе — с помощью очищенных до совершенства нефтяных продуктов и на суше — с помощью керосина. Кроме того, он будет экономически господствовать над людьми благодаря фантастическому богатству, извлекаемому из нефти, этой удивительной субстанции, которая в настоящее время ценится больше, чем само золото.

Лорд Керзон выслушал эту тираду в Англии, и у него тоже нашлись кое-какие мысли по этому поводу.

— Союзники приплыли к победе на волнах нефти, — напомнил он витиевато.

Из Франции ему согласно кивнул головой Клемансо, заметивший задумчиво:

— В битвах грядущего дня нефть столь же необходима, как и кровь.

Борц понял, что не существует больше на свете беспартийной нефти. Нефть господина Детердинга состоит в партии империалистов и в их словаре помещена рядом со словом «кровь», хотя заглавные буквы у этих слов разные.

И Борц пошел записывать бакинскую нефть в ряды большевистской партии.

Сураханы — самый молодой, беспокойный район. Здесь даже пожилые, опытные инженеры, заслужившие высокий авторитет на промыслах Балаханского района, теряли голову.

Так началась, например, знаменитая паника перед шестым горизонтом.

Рабочий Хаиров, член бюро райкома, помнит, как забил фонтан на 7000 тонн в сутки — чистая нефть. Одной струей она перешибала суточную добычу чуть не всех семи промыслов. На другое утро Хаиров смотрел в стекло мерника, не верил своим глазам, звал других рабочих проверять. Рабочие смотрели в стекло и видели то же, что и Хаиров, — воду, чистую воду, без единой капли вчерашней нефти.

Помню, я писал об этом в те давние годы.

Давностью лет, молодостью моей, увлеченностью «новаторскими» литературными приемами объясняются и чересчур эксцентрические выражения и сравнения, и чрезмерная пылкость описаний, и «экзотичность», что ли, самой фигуры инженера Борца. И, главное, то обстоятельство, что Борц выглядит будто инженером-одиночкой.

Поверьте, было и тогда немало энергичных, талантливых инженеров в Баку. Но я писал именно о Борце, и вот он выглядит сегодня одиноким. Что ж? Писать заново? А может быть, все-таки оставить как было? И сохранить тем самым жар того времени, ощущение юности — страны и моей?..

Странности сураханских скважин выворачивают наизнанку производственный опыт знатоков нефти, писал я тогда. Никто ничего не понимает. То назревающие фонтанами пласты напролом бьют из недр, сшибают стальную арматуру, рвутся наружу смертным боем. То вдруг скважины съеживаются, забитые песком, и молчат годами, отплевываясь газом или подземной водой.

Под землей перешибают друг другу путь вода, песок и нефть. Чудовищные схватки возникают в истоках скважин. Наверху ничего не видно. Седые инженеры в бешенстве рвут геологические карты. Все идет к черту.

Так надрывались Сураханы во время первого и второго, более глубокого, прорыва. Бастовали внизу плохо разведанные пятый и шестой горизонты. Для их обуздания нужны были специалисты, у которых скорость мысли равнялась бы скорости света. Надо опередить, укротить опасную игру стихий.

На пятом