взглянуть на творчество Гиперболы. Та малость линяет всем видом и интересуется: «Но вы же тоже прочтёте нечто ПОТРЯСАЮЩЕЕ? Раскройте же нам эту тайну — мы все внимание».

— Всё, что могу сказать, — выдыхает Пухлик, — там точно будет про закат.

Расплёвывается с творческой парочкой — «Извините, нужно дать ученику последние наставления». И волочёт нас с Морковкой туда, где потемнее и меньше народу.

— Скверно, — подводит итог, когда я выкладываю насчёт прислуги и «искр». — Я поспрашивал насчёт прошлых сеансов. Из них никто не запомнил ни строчки, зато эйфория, подъём, кратковременная потеря памяти… Может быть артефакт, но я склоняюсь к версии Мел: это сирены. Причём, может быть так, что их уже в неволе вырастили. Что вы знаете об этой нойя Морио?

— Морио, да… — Морковка шепчет, поглядывая по сторонам. — Мориона из лейра Певчей Тенны, утраченная «искра» Гюйта. Якобы встретил он её во время её выступления в одном из поместий, где… словом, собирались творческие личности для того, чтобы покутить и почитать стихи. Это было десять лет назад или чуть больше. Как я понимаю, Мориона была из тех нойя, которые покидают лейры и уходят искать лучшей жизни в города — вот как Аманда. Она была известна в кругах ценителей — знаете, пение и пляски нойя… Гюйт был совершенно очарован, он предложил Морионе стать его «искрой», и она согласилась. Семь лет она была его постоянной спутницей — и как уверяют, не только в поэзии…

У Его Светлости язык отсохнет сказать «любовницей», так что Пухлик это делает за него, хоть и шёпотом:

— Проще сказать, содержанкой. Над этой парочкой нехило так подтрунивали. И приглашали на всякие там салоны не из-за поэтических дарований Гюйта. Морио отлично пела, разбиралась в поэзии… ну, и в целом, кто её знал — отзываются о ней как об очаровательной особе и только недоумевают — что ж ей надо было рядом с этим вместилищем талантов.

Почти незаметный кивок улетает туда, где к Гюйту с восторгами прилипла Метафора.

— Ну так вот, а три года назад Морио умерла — и тут без дураков, вон тот помешанный на шнырках тип был на похоронах и видел тело.

— Похороны собрали многих поэтов, — поддакивает Морковка. — И были обставлены… как это сказать… несколько литературно. Пол зала был устлан белыми розами, тело завернули в белую таллею, и певчие тенны… ах да, и Гюйт сам зачитывал строки, которые выбрал ей для Книги Утекшей Воды: «Черноокая сирена, что подарила поэту лучшую из своих песен» или что-то наподобие этого. Впрочем, мне сказали, что он не смог зачитать с первого раза. И будто бы вовсе напоминал буйнопомешанного: то начинал целовать покойной руки, то читал стихи, то повторял, что всё это слишком несправедливо и скоро, даже не простясь…

Краем глаза ловлю шевеление в тёмном углу, за очередной убогой поделкой Графомана. Там что-то разворачивается, будто бы вылезает из-под кожистых крыльев. С намерением шуршать в нашу сторону.

— Тихо, — показываю глазами в угол. Хотя Морковка и так не орёт во весь голос. Не разберёшь, если только не стоишь в паре шагов.

— Насчёт смерти Морио всё довольно мутно, — шепчет Пухлик. — Неизвестная болезнь, свела в могилу за пару девятниц… только вот говорили, что на церемонии проводов она мёртвая выглядела спокойной. Вроде как даже улыбалась. Будто, знаете ли, прекрасную песню услышала.

Смотрю как шуршащее в углу подаётся в нашу сторону. Думаю.

У нойя в лейрах часто держат певчих птиц или других бестий для представлений. Передают секреты из поколения в поколение. Может так быть, что эта самая Морио умела дрессировать сирен? Рассказала об этом Гюйту, тот решил раздобыть себе такую, только вот нойя как-то не справилась.

— По времени плохо бьётся. После смерти Морио Гюйт два года в свет не выходил.

— Говорили, он был просто уничтожен её потерей, — добавляет Морковка.

— Может, им просто понадобилось время дрессировку завершить. Что? Лучшая версия, какая есть — если, конечно, не хотите послушать истории о призра… чёрт.

Шуршание и шелест настигают нас. А с ними полноватая дамочка в капюшоне и в дымчато-серой хламиде. Дамочка похожа на уроненную вниз башкой с ветки самку скрогга. Ещё и глаза навыкате.

— Ореолы ваши иных цветов, не как у остальных, что не видят, не помнят. Молчите. Не нужно имён, ибо они не суть вы. Я Та-что-пишет, и спутников нет со мною. Ибо моя «искра» вечно внутри. Помогает ощущать иное. Видеть иное. Чувствовать знаки и вибрации нитей потаенного.

Делает короткий жест пухлой рукой, в которой зажат то ли артефакт, то ли амулет. Напряжённо пялится на руку и расплывается в улыбке.

— Вы тоже хотите освободить её, не так ли? Не просто так пришли сюда? Вы, должно быть, очень храбры. И добры. Я не решаюсь одна. Я поняла сразу, с первого же раза, как увидела её тень здесь. И поняла, что случилось великое зло. Однако сил моих и решимости не хватает, и раз за разом я лишь… читаю призывы, надеясь, что она услышит. Но она не откликается мне.

Пухлику этот бред что-то говорит. Или он притворяется понимающим.

— Совершенно верно, госпожа… Та-что-пишет. Я Тот-что-критикует, это мои э-э, друзья Та-что-видит и Тот-что-верит. О господине Тот-что-гробит мы пока не будем вспоминать. Я верно понимаю, что речь идёт о Морио?

— Мориона из лейра Певчей Тенны, — величественно бросает Мистерия. — Произносите её имя полно, потому что она среди нас. Заточена в этих стенах. Обречена блуждать в них. И лишь отзвуки её песни временами слышны…

— Поговаривают, что во время чтений здесь можно видеть призрак Морио, — поясняет Пухлик. — Или не видеть, а слышать. Всякие там знаки. Отзвуки пения, тени и прочее.

— Я поняла сразу, с первого раза, как увидела её тень. Ореол, печальный ореол. И звон цепей…

Мистерия жалобным тоном излагает, как её это всё поразило. Тянет свой амулет –хрустально-шарлатанская дрянь в виде сферы со множеством медных меридианов, которые движутся вокруг неё.

— Сначала были знаки. Духи являлись мне. Говорили со мною. Через знаки в стихах. И всё грознее, всё жалобнее. Всегда звон цепей. И когда я оказалась здесь — я поняла, что случилось ужасное. Её пленили. Она не может уйти. Заперта и вынуждена — вынуждена! — делиться тайнами Оттуда. Той, неземной поэзией, её чарами — страшное