— Да, вроде того. Мне он всегда казался таким домоседом — как ни придешь, он дома.

— Ну, на Вест-Сайд он наведывался, а там, глядишь, бегом-бегом — и на трамвайчике на Шестнадцатую в Кентоне!

— Чего ты так на отца взъелся? Не стоит!

— Да я ничего против него не имею. И был бы только рад, пойди ему это на пользу. Так ведь не пошло! Каким был, таким и остался.

— А как Элеонора? Я слышал, она в Мексике.

— У-у! Порядком ты отстал от жизни! Это когда еще было! Она давно уже здесь. Тебе бы с ней повидаться. Раньше ты у нее в любимчиках ходил, и она до сих пор тебя вспоминает. У нее доброе сердце, у Элеоноры. Ей бы еще здоровья побольше.

— А она нездорова?

— Была. Сейчас опять работает — у Заропика на Чикаго - авеню. Они там леденцы делают и продают их в лавочках возле школ. Не по ее здоровью все это. В Мексике-то ее крепко прихватило.

— По-моему, она туда поехала, чтобы выйти замуж.

— Ах, ты даже это помнишь…

— За твоего испанского родственника.

Он грустно улыбнулся:

— Ага. У него там кожевенная мастерская, и Элеонора с годик проработала, пока они женихались. Но он попутно и других работниц трахал и на самом деле не собирался на ней жениться. Кончилось тем, что она захворала и вернулась домой. Но она бодрится: посмотреть другую страну тоже неплохо.

— Жалко Элеонору.

— Да, жалко. Она-то надеялась, что это любовь. Все на карту ставила ради этого!

Сказано это было с величайшим презрением — не к Элеоноре, ее он любил, но, возможно, от обиды за нее к любви вообще, так предавшей сестру и подкосившей.

— Похоже, ты осуждаешь любовь.

— Я ее знать не знаю и думать о ней не думаю.

— Но ты же женат. Клем говорил.

Мое простодушие его позабавило.

— Верно. Женат и имею сына. С ним мне повезло.

— А с женой?

— О, она баба хорошая, только жизнь у нее не задалась. Мы живем с ее родными, так уж вышло. Атам сестра ее с мужем. Знаешь, как это бывает — вечно склоки, кому первому в сортир идти или белье снимать, кто должен стоять у плиты или прикрикнуть на малыша. А вдобавок еще одна сестра имеется — шлюха, которая очень любит расположиться прямо на лестнице, и, возвращаясь с работы, гляди в оба, чтобы не наступить на нее в темноте. Так что скандалы у нас — дело обычное… Да и ты небось знаешь, как это бывает. Поначалу она тебе свет в окошке, и кажется, весь смысл жизни, чтобы трахнуть ее, заполучить. А потом это происходит, и ты несчастнее, чем раньше, только страдаешь уже постоянно, потому что теперь женат и с ребенком.

— Это ты про себя?

— Я с ней спал, она забеременела, и я женился.

Грустная перспектива, которую предрекала миссис Ренлинг в случае женитьбы Саймона на Сисси.

— Это как фейерверк на Четвертое июля, — продолжал Джимми. — Поначалу в тебе столько пороха, что, кажется, вот-вот взорвешься. Потом выстрел, ракета пущена. Вспышка. Она гаснет и падает. И живешь для ребенка, выполняя супружеский долг.

— А ты выполняешь?

— Ну а что мне, трудно? На это-то я способен. Только радости ей, по-моему, от этого мало. Но что мы все обо мне да обо мне? Ты-то чем занимаешься и что о себе думаешь? Я прямо обомлел, увидев тебя с этими книжками! Ничего себе встреча: Оги — жулик!

— Ну, не настоящий же жулик.

— Если даже не настоящий, все равно это как-то не вяжется с тем, что я слышал о тебе и о Саймоне, как у вас с ним хорошо идут дела!

— Да, дела у него идут неплохо — он женат, и бизнес процветает.

— Крейндл так и говорил. И что ты в студенты подался. Потому и книги приноровился тырить? Мы студентов часто на этом ловим. По большей части нехорошая это публика.

Я рассказал, зачем мне понадобились деньги, не став разуверять его в убеждении, что Мими — моя любовница, иначе ему было бы трудно понять мотивы моих действий, но при всей необычности встречи, когда Джимми поймал меня на краже в качестве охранника, что само по себе достаточно дико и парадоксально, при том облегчении, которое я испытывал, и некоторой грусти от нахлынувших воспоминаний, надо было заняться поисками денег. Впрочем, Джимми мой рассказ не оставил равнодушным — глаза и все его лицо теперь выражали озабоченность и твердую решимость.

— Какой у нее срок?

— Третий месяц.

— Послушай, Оги. Я дам тебе сколько могу.

— Нет, Джимми, — оторопел я. — Не хочу тебя разорять. Ведь у тебя самого не так уж хорошо с деньгами.

— Не будь идиотом. Что такое пара-другая долларов в сравнении с загубленной жизнью! Да я делаю это и для себя тоже — видеть старого дружка, попавшего в такой переплет, и остаться в стороне! Каково это? Сколько тебе нужно?

— Пятьдесят долларов.

— Пустяки. С Элеонорой я это особо обсуждать не буду. Она скопила кое-какую сумму. На что беру, я ей не скажу. А сама она не спросит, и вообще — зачем ей знать? Я же вот не спрашиваю, почему ты не взял денег у брата. Наверно, не стал бы воровать, если бы он горел желанием тебя выручить.

— В крайнем случае я бы мог к нему обратиться. Но тут особые обстоятельства. Так или иначе, Джимми, большое тебе спасибо. Это благородный поступок. Спасибо!

Безмерная моя признательность его насмешила.

— Ладно, не преувеличивай. Встретимся в понедельник здесь в это же время, и ты получишь свои пятьдесят долларов.

Джимми не был уверен в крепости своих добрых намерений, они смущали его. И я отлично понимал, что побыстрее разделаться с ними он хочет не меньше, чем помочь старому дружку.

И тем не менее свершилось — деньги были у меня в кармане. И я записал Мими на прием к доктору в конце рождественской недели. Складывалось все очень непросто, поскольку в тот же вечер у меня намечалось свидание с Люси, которое я не мог отменить так, чтобы об этом не узнал Саймон, а мне требовалась машина. И вот, оставив Мими у доктора, я спустился вниз и позвонил Люси из аптеки.

— Милая, я сегодня опоздаю. Тут такое дело непредвиденное… Наверно, раньше десяти не смогу приехать.

Но на сей раз ей было не до меня. Она зашептала в трубку:

— Знаешь, дорогой, я врезалась в ограждение и помяла крыло. Папе я не призналась. Он внизу, поэтому я говорю так тихо.

— О, ну вряд ли он так уж рассердится!

— Нет, Оги. Ведь я езжу на этой машине меньше месяца, а он грозился продать ее, если я не стану сдувать с нее пылинки, и заставил пообещать, что полгода никаких неприятностей не будет.

— Может, мы ее починим без его ведома?

— Как ты себе это представляешь?

— Ну, я что-нибудь придумаю. Только приеду попозже.