Он скучает по мне, ему больно.

Мама взяла меня за руку, и я крепко сжала ее пальцы, а служба продолжилась. Машины отвезли нас на кладбище, и я позволила слезам пролиться, когда гроб с телом Истона опускали в могилу.

Я почти не помнила, что было потом. Знаю только, что меня отвезли к нам домой, там прошли поминки. Но большую часть дня я просидела в своей комнате, перечитывая письмо Истона. Я смотрела в темноту за окном и думала о Кромвеле. Он не пришел, а я так хотела его видеть. Он не пришел, и я начала все глубже погружаться в пучины отчаяния. Я нуждалась в том свете, что привносил в мою жизнь Кромвель. Нуждалась в ярких цветах, что неизменно приходили вместе с ним.

– Бонни? – В дверях стояла мама. Она слабо улыбнулась. – Как ты?

Я попыталась улыбнуться в ответ, но слезы выдали меня. Я закрыла лицо руками и зарыдала из-за Истона, Кромвеля… Из-за всего.

Мама меня обняла.

– Кромвель играл? – сказала я. Это был вопрос. Вопрос о том, как это вышло.

– На прошлой неделе он спросил, сможем ли мы. – Мама судорожно вздохнула. – Он играл изумительно. Если бы Истон слышал…

– Он слышал, – заявила я. Мама улыбнулась сквозь слезы. – Сегодня он был там и смотрел, как мы с ним прощаемся.

Мама погладила меня по голове.

– Нужно отвезти тебя обратно в больницу, деточка.

На меня разом накатило уныние, но я знала, что мама права. Мне нельзя отлучаться из больницы надолго. Я надела куртку, и мама проводила меня в машину. Но когда мы тронулись с места, я вдруг поняла, что мне нужно кое-куда попасть. Что-то звало меня назад.

Мое сердце хотело в последний раз навестить свой старый дом.

– Мама? Мы можем сначала заехать на кладбище?

Мама улыбнулась и кивнула: она понимала, каково это – быть сестрой-близнецом. Мы с Истоном были неразлучны, и даже смерть этого не изменит.

Мы приехали на кладбище, и мама повезла меня к могиле Истона. Когда мы подъехали ближе, я увидела, что под деревом, возле которого была могила, кто-то сидит. Шуршали сухие листья, а в кроне дерева пели птицы.

Горчично-желтый и бронзовый.

Очевидно, услышав мамины шаги и скрип инвалидного кресла, Кромвель поднял голову. Он вскочил и сунул руки в карманы.

– Простите.

При звуках его хрипловатого голоса я закрыла глаза, сразу стало теплее от его сильного акцента. Я подняла веки в ту секунду, когда Кромвель проходил мимо. У меня не было плана, поэтому я последовала велению сердца: схватила Кромвеля за руку.

Юноша замер как вкопанный, глубоко вздохнул и посмотрел вниз, на мою руку.

– Не уходи, – прошептала я.

У него заметно расслабились плечи.

– Оставлю вас вдвоем, – сказала мама. – Я буду в машине. Дай знать, когда будешь готова отправиться в больницу.

– Я могу отвезти Бонни.

Мама вопросительно посмотрела на меня. Я кашлянула.

– Он может меня отвезти.

Кромвель протяжно выдохнул. Мама поцеловала меня в макушку и ушла. Юноша все держал меня за руку, но смотрел прямо перед собой.

– Я скучал по тебе, – прошептал он, и его хриплый голос пробрал меня до костей.

Я вздохнула, и холодный воздух обжег мне легкие.

– Я тоже скучала.

Кромвель посмотрел на меня сверху вниз и крепче сжал мои пальцы.

– Ты стала лучше говорить. – Я улыбнулась и кивнула. – Еще я скучал по твоему голосу.

Он присел передо мной на корточки, и я посмотрела в его глаза – самые красивые в мире темно-синие глаза. Юноша погладил меня по щеке и сказал:

– Ты такая красивая. – Он указал на дерево. – Хочешь посидеть со мной?

Я кивнула и затаила дыхание, когда он поднял меня на руки. Кромвель опустился на землю и усадил меня рядом. Над нами щебетали птицы, а ветви дерева огромным пологом нависали над тем местом, где лежал Истон.

Я смотрела на цветы, которыми украсили свежую могилу. Идеальное место, здесь брат будет покоиться в мире.

Такое же красивое, как и сам Истон.

– Хочу поставить здесь скамейку, – сказала я. – Буду всегда приходить сюда и навещать его. – Кромвель повернулся и посмотрел на меня, его глаза поблескивали. – Сегодня ты так играл для него… – Я покачала головой. – Просто идеально.

– Это была твоя песня.

Я вздохнула и посмотрела вдаль: из-за горизонта поднималась луна.

– После смерти брата я не могла слушать музыку, было слишком больно. – В горле встал ком. – Я потеряла радость, которую раньше дарили мне мелодии.

Кромвель молча слушал. Именно этого мне и хотелось. И вдруг:

– Льюис мой отец.

Я так резко подняла голову, что заболела шея. Услышанное меня потрясло.

– Что?

Кромвель откинул голову и уперся затылком в древесный ствол.

– Ты была права: синестезия передается только по наследству.

– Кромвель… Я… – Я покачала головой. Правда не укладывалась у меня в голове.

– Они с мамой познакомились еще студентами. – Юноша безрадостно рассмеялся. – И не просто познакомились. Насколько я понимаю, они встречались.

Мое слабое сердце отчаянно пыталось принять то, что открыл мне Кромвель. И все же оно билось быстро, да так, что я с трудом дышала.

– Кромвель… – пробормотала я. – Не знаю, что сказать. Что… что же с ними случилось?

– Не знаю. – Он вздохнул. – Я не спросил, не смог себя заставить. Он хочет мне рассказать, я вижу это каждый день по его глазам. Он даже сказал, что хочет все объяснить… но я пока не готов это услышать.

Юноша опустил голову, его щеки покраснели.

Наконец он снова посмотрел на меня и сказал:

– Но он мне помогает. Мы вместе работаем каждый день.

Я нахмурилась, а потом меня осенило.

– Ты будешь играть на большом концерте?

Кромвель едва заметно улыбнулся.

– Ага. И думаю… – Он посмотрел мне в глаза. – Думаю, это хорошо, малышка. Я сочиняю симфонию…

«Малышка». Это ласковое обращение вначале показалось мне непривычным, а потом я поняла: хочу, чтобы он всегда меня так называл. И я ощутила покой, тепло и безопасность, потому что находилась рядом со своим любимым человеком.

– Истон написал мне письмо. – Я закрыла глаза. Мне по-прежнему было грустно, но… – Теперь он упокоился в мире. – Я постаралась улыбнуться. – Он освободился от внутренних демонов, которые высасывали из него всю радость.

Я не отводила глаз от могилы брата, гадая, видит ли он нас сейчас, понимает ли, как сильно мы по нему скучаем. Мне до боли не хватало Истона.