– Брось, друг Боб, – ответил он. – Я со всем этим управлюсь, если ты послушаешься моего совета.

– А что это за совет?

– Весьма простой. Когда в следующий раз будешь разговаривать с дьяволом, говори немного потише, не то мы все погибнем, да и ты тоже.

Это меня испугало, но, должен признаться, немного утихомирило смятение моего духа.

Речь Уильяма успокоила меня, но сам Уильям был встревожен тем, что я говорю во сне, и старался ночевать в одной комнате со мной и не оставлять меня на ночлег в домах, где понимают по-английски хотя бы немного.

Впоследствии подобных случаев не бывало, ибо я стал намного спокойнее и решил в будущем жить жизнью, отличной от той, которой жил сейчас. Что до бывшего у меня богатства, то смотрел я на него, как на мусор, но решил сберечь его для того, чтобы творить правосудие, какое позволит мне сотворить Господь. И представившаяся мне впоследствии чудесная возможность потратить часть своих богатств для спасения разоренной семьи, которую я когда-то ограбил, стоит того, чтобы рассказать о ней, если в этом отчете останется место.

Приняв подобное решение, я стал несколько спокойнее духом. И вот после трех месяцев нашего пребывания в Бассоре, распродав часть товаров, но сохранив большое их количество, мы сообразно с указаниями голландца наняли лодку и двинулись вверх по реке Тигру или, вернее, Евфрату к Багдаду или Вавилону. Был у нас с собой весьма значительный груз товаров, а потому мы оказались там важными особами, и повсюду нас принимали с почтением. В частности, было у нас сорок две кипы различного рода индийских тканей, шелка, муслина и тонких ситцев. Было у нас пятнадцать кип превосходных китайских шелков и семнадцать тюков или кип пряностей, в частности гвоздики и мускатного ореха, и другие товары. Нам предлагали купить гвоздику за наличные, но голландец советовал не выпускать ее из руки и сказал, что мы получим лучшую цену в Алеппо или на Леванте[144]. Так мы собрались для караванного пути.

Мы скрывали, как только могли, что у нас есть золото и жемчуг, поэтому продали три или четыре тюка китайских шелков и индийского миткаля, чтобы иметь деньги на покупку верблюдов, на уплату пошлин, взимаемых во многих местах, и на пропитание в пути через пустыню.

Я совершал этот путь, оставаясь абсолютно равнодушным к своим товарам и богатству и веруя, что раз я собрал все это разбоем и насилием, то Господь повелит и все будет отнято у меня тем же путем. И я полагаю, что обрадовался бы, случись подобное. Но подобно тому, как надо мной был всеблагой покровитель, был у меня также и верный советчик, товарищ – не знаю, как еще лучше его назвать, – который служил мне и проводником, и лоцманом, и руководителем, и всем на свете и заботился и обо мне и обо всем, что у нас имелось. И хотя он никогда не бывал в этой части света, все же взял на себя заботу обо всем. Приблизительно за пятьдесят девять дней прибыли мы из Бассоры в устье реки Тигра или Евфрата, перебрались через пустыню и через Алеппо, в Александрию, или, как мы называем ее, Скандерун на Леванте.

Здесь Уильям, я и двое других наших верных товарищей заспорили о том, что нам делать дальше. Тогда Уильям и я решили отделиться от двух остальных, так как они надумали отправиться с голландцем в Нидерланды на каком-то голландском корабле, который как раз стоял в гавани. Уильям и я решили отправиться на Морею[145], которая в то время принадлежала венецианцам, и поселиться там.

Мы поступили мудро и скрыли наше направление, решив расстаться с ними, но все же мы выяснили у старого лоцмана, куда писать в Голландии и в Англии, чтобы в случае чего узнать, что с ним, и пообещали сообщить, куда писать нам. Мы выполнили это впоследствии, как выяснится в соответствующее время.

После того как те двое уехали, мы еще некоторое время оставались здесь, поскольку окончательно не решили, куда направляться. В это время венецианский корабль прибыл с Кипра и зашел в Скандерун в поисках фрахта на обратный путь. Мы этим воспользовались, сторговались о плате за проезд и за провоз наших товаров, сели на корабль и через некоторое время благополучно прибыли в Венецию со всеми нашими сокровищами и с грузом, какого (если сложить наши товары, деньги и наши драгоценности), я думаю, никогда с самого основания Венеции не привозили туда два частных лица.

Мы еще долгое время хранили инкогнито, по-прежнему выдавая себя за армянских купцов, как называли себя уже некоторое время. А к этой поре мы настолько овладели персидским и армянским наречиями, на которых говорят в Бассоре, Багдаде и вообще всюду, где нам пришлось пройти, что вполне могли разговаривать между собой так, чтобы никто нас не понимал, хотя и сами подчас понимали друг друга едва-едва.

Здесь мы обратили все наше имущество в деньги и устроились, как будто бы на значительный срок. Уильям и я, сохраняя нерушимую дружбу и верность, зажили, как два брата. Ни один не искал занятий для одного себя, отдельно от другого. Мы серьезно и важно беседовали и всегда об одном и том же – о нашем покаянии. Мы не сменили своих армянских одежд, и в Венеции нас называли греками.

Я два или три раза собирался назвать размеры нашего богатства, но оно покажется невероятным, и нам неимоверно трудно было скрывать его, тем более что мы совершенно справедливо считали: в этой стране нас легко могут убить из-за сокровищ. Наконец Уильям сказал мне, что, видимо, в Англии ему уже не побывать, но теперь это его уже не так огорчает. Но так как мы собрали такое большое богатство, а у него в Англии имеются бедные родственники, то, если я согласен, он напишет, чтобы узнать, живы ли они и в каких условиях находятся. И если он узнает, что они живы, то с моего согласия пошлет немного денег, чтобы им помочь.

Я охотно согласился. Уильям немедленно написал сестре и приблизительно через пять недель получил ответ. Был он адресован на дикое армянское имя, которое Уильям себе выдумал, а именно: Венеция, синьор Константин Алексион из Испагани[146].

Письмо от сестры было очень трогательным. После выражений радости по поводу того, что он жив, – оказывается, когда-то давно она услышала, что Уильям был убит пиратами в Вест-Индии, – сестра заклинала сообщить, как ему живется. Она писала, что ничего особенного для него сделать не может, но от всего сердца будет рада принять его у себя; что она осталась вдовой с четырьмя детьми, но держит лавочку в Миноризе[147]и этим кое-как кормит свою семью; что, наконец, она послала брату пять фунтов на случай, если ему нужны деньги, чтобы возвратиться с чужбины на родину.