Если наша догадка верна, что же у них произошло? Вырисовывается смутный и противоречивый портрет «Луизы», который предполагает, что Бальзак, возможно, был прав, желая сохранить тайну. Может быть, он даже узнал о ней нечто неприятное: повесть «Фачино Кане» была посвящена «Луизе, с нежной благодарностью», но затем, спустя какое-то время после ноября 1844 г., Бальзак без всякого очевидного повода вычеркнул посвящение. Прежде чем предположить, что это могла быть за причина, вот еще две догадки, которые стоит рассмотреть. Одна – просто курьез: в отличие от остальных женщин, которые писали Бальзаку анонимные письма, «Луиза» практически ничего не знала о его произведениях. Второй догадкой мы обязаны хорошо развитой интуиции самого Бальзака.

Из ее единственного сохранившегося письма можно сделать вывод, что Бальзак подозревал: «Луиза» не сама сочиняет свои письма; ей кто-то помогает: «Почему вы спрашиваете меня о подруге? Я не прячусь ни за какой подругой… Вы совершенно правы, что доверяете мне: никогда не обладали вы таким сердцем, как мое… Увы! вы не знаете этого сердца, которое отдает себя вам, но не может прийти к вам. И все же вам известно, что я по природе добродетельна и по-настоящему, от всей души, почитаю вас. Если то, что вы пишете в конце, правда и вы по-прежнему сильно верите в меня, несмотря ни на что, я благодарю вас за то, что вы отдаете мне должное… Я искренне люблю вас, когда вы такой».

Бальзак заметил противоречие в письмах «Луизы»: сочетание опыта и невинности, неловкость в подборе выражений – и вместе с тем вполне литературный стиль и грамотность. Если Луиза – Атала Бошен, возможно, ее тщеславная мать, которая толкнула дочь на сцену, когда та была еще ребенком, играла роль ее наставницы в то время, как Атала сблизилась с Фредериком Леметром, и диктовала ей письма. Возможно, мать решила, что знаменитый писатель, который столь великодушно пригласил актеров в дорогой ресторан, станет хорошим «покровителем». Атала сумеет воспользоваться своим умением сыграть «даму из общества». Как напоминает девочка в последних главах «Кузины Бетты», такого рода отношения матери и дочери вовсе не были чем-то необычным; возможно, не случайно Бальзак в 1846 г. назвал свою героиню Аталой – «женским шедевром в грязи проституции»819.

Еще одно предположение. Возможно, Атала и ее мать надеялись приобрести ценные автографы. В 1851 г. «Мода» готова была заплатить за письма 3000 франков. Не исключено, что мать и дочь готовы были заняться популярным преступным бизнесом того времени: шантажом. Последнее предположение объясняет, почему Атала взялась переписываться с Бальзаком, не читая его произведений. В таком случае подтверждались бы худшие опасения Бальзака об актрисах. Во второй части «Утраченных иллюзий» они показаны почти проститутками, жертвами, достойными жалости, но вместе с тем опасными объектами фантазии820. Здесь Бальзак напоминает одного из своих провинциальных буржуа или теолога-консерватора. Следует, впрочем, заметить, что его актрисы со сломанными судьбами определенно правдивее неземных созданий Готье и Нерваля.

Ни одна из наших догадок не является окончательной, хотя приятно было бы думать, что Бальзак переписывался и делился замыслами с собственным персонажем: в «Отце Горио» Викторина Тайфер – невинная молодая девушка, которая влюбляется в Растиньяка.

По иронии судьбы, сам Бальзак просил «Луизу» не раскрывать своего подлинного имени. Она тешила его воображение, служила прибежищем от мира контрактов и долгов. Кроме того, после того как выяснилось, что Эвелина не совсем соответствует идеалу, «Луиза» играла для него роль призрака г-жи де Берни, восставшего из туманных писем незнакомки. Правда, сама г-жа де Берни была для Бальзака не столько женщиной из плоти и крови, сколько символом. Поиски истины сочетались в Бальзаке с необходимостью фантазировать; его угнетало не только финансовое поражение и даже не его «утраченные иллюзии» – «предательство» Сандо и Верде, – сколько уменьшающаяся возможность управлять и распоряжаться ими. «Мне кажется, что все мои иллюзии образуют одно целое», – заметил он в 1834 г.821 А если все его иллюзии так замечательно подходили друг другу, разве они не были идентичны реальности? Деньги служили лишь признаком другой, беспорядочной Вселенной, которая угрожала нарушить границы его мира. «И вот я сижу в кабинете, – писал он Луизе, – как корабль на зимовке». «Верьте в талант, но не считайте творца равным своему таланту. Такое бывает лишь в исключительных случаях». «Вот почему я ни во что не верю – хотя я всегда готов поверить, – и вот почему я прошу вас сохранять свои иллюзии, не делая далее ни шага»822.

Через несколько месяцев после последнего письма к Луизе Бальзак на время поселился в Севре, убедив своего зятя подписать договор аренды. Там он прятался от кредиторов и созерцал свои новые владения. Раньше он не был владельцем недвижимости; новизна подхлестывала его воображение, как стопа чистой писчей бумаги. Первоначально он собирался обрести в «Ле Жарди» мир и покой, в чем едва не преуспел. Когда знакомые собирались к нему в гости и спрашивали дорогу, Бальзак отвечал: «Спросите любого на станции Жарди». Однако немногим удавалось найти владения Бальзака с первой попытки. И не потому, как утверждал его молодой друг, писатель и журналист Леон Гозлан, что настоящий Жарди расположен в другом месте, а потому, что ехидные местные жители имели привычку называть приобретение «виноградником г-на де Бальзака»823.

Когда гости, наконец, прибывали на место, они утыкались в двойные ворота у подножия крутого холма неподалеку от станции. На воротах висели колокольчик и черная мраморная табличка с названием «Ле Жарди». Ворота открывались, и изумленные гости оказывались на строительной площадке. На вершине холма виднелся остов того, что, как надеялся Бальзак, станет его домом на следующие десять лет. Имелись также мрачного вида сооружения, утопавшие в море грязи, – сараи, конюшня, домик для супругов Висконти и домик для пожилой четы, г-на и г-жи Брюэтт, которые служили семье Бальзак еще в Вильпаризи. Иными словами, у Бальзака появился садовник с «говорящей» фамилией – Brouette в переводе означает «тачка». Все выглядело совершенно невероятно. Когда Фредерика Леметра повезли на экскурсию во владения Бальзака, он взял с собой два камня, которые подкладывал под ноги, чтобы не соскальзывать с холма824. Трудности гостей, образно выражаясь, не трогали Бальзака. Перед его глазами вставала совсем иная картина: «…в клематисах и других вьющихся растениях будет красоваться насос, красивый колодец… тишина… и еще 45 тысяч франков долга!»825 Он решил выращивать овощи, а конюшню превратить в коровник и снабжать молочными продуктами окрестные деревни826. В имении появятся пруд и оросительная система827. Он сам будет делать вино и завалит рынок ананасами, продавая их за четверть обычной цены. Мысль об ананасах пришла ему в голову холодной зимой 1837 г., когда в чернильнице замерзали чернила. Готье вспоминает, как слушал эти прожекты: «100 тысяч ананасов уже распускают свои зазубренные плюмажи над золотистыми конусами под огромными хрустальными куполами; он видел их, он обонял их тропический аромат, и его ноздри подрагивали от волнения; и даже когда он опирался о подоконник и смотрел, как на склоны окрестных холмов падает снег, мечта не исчезала»828. Правда, и явью не становилась. И все же, с приходом железной дороги и загородных домиков, которые богатые парижане начинали строить в Севре и Виль-д’Авре, «Ле Жарди» должно было стать превосходным вложением капитала829.