Тому, кто размышляет над биографией Гагарина, рано или поздно становится ясно, что на самом деле обдумывать приходится не только биографию человека, но и «биографию идеи». Как ни странно, эта «идея» — не то же самое, что коммунизм. Когда вдруг, ни с того ни с сего, в глазах Запада из Мордора Советский Союз на какое-то время превратился в светоч мирового добра — это произошло не потому, что всем так пришлась по душе коммунистическая идея. Миру был предъявлен не только в высшей степени конкурентоспособный, маркетингово привлекательный продукт системы, но и нечто большее. «Идею», стоящую за Гагариным для «настоящих», капиталистических иностранцев, можно описать как glamour of space — и glamour of Red. He то же самое, что коммунизм, согласитесь.

Гагаринская одиссея 1961–1962 годов достаточно подробно запротоколирована советскими журналистами, специализировавшимися на пропагандистском аспекте визитов (раз уж именно за это им платили). На соответствующем материале были выпущены целых три книги-травелога: «Хорошо, хорошо Гагарин!» (выкрики, которыми его приветствовали в Японии), «По орбите дружбы» и «Первый гражданин Вселенной» Н. Каманина.

Все три издания представляют собой документы, ярко свидетельствующие о риторическом формате, принятом в соответствующую эпоху, но источником для биографии Гагарина могут служить лишь до известной степени. Ну, то есть там, например, упомянуто, что в токийском аэропорту Гагарина встречала многотысячная толпа — но не сказано о группе ультраправых, которые орали в мегафон: «Gagarin go home!» Зато, кто бы мог подумать, автор может проболтаться о том, что — очень поздно вечером, когда работать все равно уже негде и не с кем, — Гагарин, например, откликнулся на приглашение «арабских друзей» «посетить мюзик-холл „Под пирамидами“». Разумеется, описание будет крайне скудное, подстрахованное ритуальными оговорками («Мы же приехали сюда не гулять, а работать, — напомнил кто-то сказанные однажды Юрой слова. — Делу — время, потехе — час! Едем!») — однако факт остается фактом: мы все-таки узнаем, что Гагарин ездил на представление «известной танцовщицы Ходы Шаме эд Дин, которая танцевала около часа, танцевала удивительно грациозно и изящно» (6). Кое-какие наблюдения можно найти в дневнике Каманина (который был с Гагариным не везде — к счастью для Гагарина и к несчастью для нас). Что-то обнаруживается в воспоминаниях участников разного рода делегаций, в состав которых часто включался Гагарин, — причем иногда советские свидетели, напротив, явно склонны преувеличивать степень враждебности обстановки; так, секретарь ЦК комсомола С. П. Павлов, описывая ситуацию на хельсинкском фестивале молодежи 1962 года, малюет совершенно босхианские картины: «Пьяные, орущие, жующие жвачку, они швыряли в фестивальные автобусы камни, бутылки с кока-колой и дохлых крыс. Выли, как сущие бесы, дергались в твисте и рок-н-ролле, кричали „Хайль Гитлер!“» (60). Что, однако, любопытнее — так это взгляд со стороны, мнение незаинтересованных наблюдателей. Поскольку в СССР к Гагарину иностранцев подпускали крайне неохотно, единственная возможность узнать мнение незаинтересованных лиц — знакомство с зарубежной прессой.

Первый раз Гагарин сыграл на чужом поле в Чехословакии, но в тот момент страна была сателлитом СССР, поэтому у скептиков есть основания списывать зафиксированный энтузиазм пражан либо на преувеличение официальной прессы, либо на то, что он был инспирирован желающими выслужиться перед СССР властями искусственно. Допустим (хотя есть основания полагать, что это не так — весной 1961-го в Чехословакии правда из каждого радиоприемника звучала песня «Dobry den, majore Gagarine», да и заваливали его не гвоздиками с ленточками, а сиренью, которую чехи рвали просто так, от себя).

Самой изматывающей и, по существу, кошмарной поездкой Гагарина была индийско-цейлонская, где он встречался с Неру и Индирой Ганди, заезжал в Болливуд и выступал на 40-градусной жаре по 18 раз в день; где его «высосали» (его слово) — и к тому же ничем это не компенсировали («даже слонов в Индии не видели», — жаловался он Каманину). Самой гротескной, судя даже только по советским свидетельствам, оказалась Западная Африка: Гана, Либерия; однако, к сожалению, круг доступных источников ограничен пропагандистской литературой, что не слишком интересно.

Так что для «полного погружения» мы выбрали другую — короткую, но самую яркую в смысле драматургии, экземплярную, показательную поездку.

В Англию.

Во-первых, это путешествие лучше всех прочих документировано разными, не только просоветскими СМИ (советские газеты как раз почему-то особенно на нем не акцентировались; странным образом, в «Дороге в космос» об Англии Гагарин рассказывает едва ли не сквозь зубы; большую часть этих удивительно скучных пяти страничек занимает его пересказ собственных ответов на пресс-конференции, которые кажутся ему удачными).

Во-вторых, в Англии были «боевые условия». Британия любопытна тем, что никогда не была страной, проявлявшей излишний энтузиазм относительно чужаков, особенно если эти чужаки прибывают в униформе конкурирующего военного блока. Англию — которой свойствен скепсис относительно чьих-то еще технологических достижений (по сути, это иррациональное предубеждение против чужих идей, комплекс, известный в социальной психологии под названием NIH — Not-Invented-Here[37]) — трудно было рассчитывать поразить космосом. Наконец, в Англии была Флит-стрит, чья манера добывать информацию и способ представления ее нередко характеризовалась как отдающая желтизной. Вот, казалось бы, идеальные условия для наступления момента истины: здравомыслящая и недоверчивая публика, наглая, готовая облаять хоть черта, хоть дьявола пресса, прагматично настроенные политики. Сейчас они достанут свою самую крупную лупу и расскажут, кем на самом деле был этот вульгарный пэтэушник.

Контекст этой поездки? 25 мая Кеннеди произнес в конгрессе свою историческую «Лунную речь», в которой потребовал выделить на ближайший финансовый год 531 миллион долларов на подготовку высадки американского астронавта на Луну. Никто не сомневался, что обращение было внеплановым — и ясно, кто на самом деле в тот момент диктовал повестку дня. Да и что там сомневаться-то: «На дворе крайне необычное время. И мы столкнулись с крайне необычным вызовом». «Это самое важное решение из тех, что мы как нация должны принять. Однако все мы вместе видели, что происходило в последние четыре года — и убедились в значимости космоса и покорения космоса человеком; и никто не может предсказать наверное, что в конечном счете будет означать владение космосом».

Между прочим, до Англии Гагарин должен был посетить с визитом Францию — но тамошние власти (точнее, Синдикат воздухоплавательной индустрии) отозвали приглашение, сообразив, что космонавт окажется в Париже одновременно с Кеннеди, — и побоявшись не столько даже непредвиденных последствий подобного соседства, сколько гнева Америки (на что и указала, справедливо, газета «Известия»: чего они боятся — что внимание публики будет привлечено не к тому человеку?).

Поездка в Англию сразу пошла не так, как запланировано. Разумеется, можно было рассчитывать на что-то вроде теплого, с поправкой на традиционную ксенофобию и снобизм англичан, приема — но чтобы через три месяца после полета, в чужой стране советского офицера встречали едва ли не с большим энтузиазмом, чем на родине? Чтобы по пути из Хитроу его забрасывали букетами толпы встречающих — как на Ленинском проспекте по пути из Внукова? Чтобы, увидев приехавшего с визитом представителя СССР, женщины штабелями падали от восторга в обморок?