С Вавой живем не очень в ладах: она учится в первой смене, а потом допоздна гуляет с подружками. Считает, раз родители пропали без вести и она сирота, значит, обиженная и может ничего не делать. Я, моложе ее на три года, убираю, скоблю косарем пол, топлю плиту, готовлю обед. Даже Екатерина Васильевна, хозяйка, возмущается, но когда однажды папа, не вытерпев, делает Ваве замечание, она обзывает его «фрицем» и «фашистом». Мне становится так горько и обидно, что я хватаю кухонный нож и бросаюсь на нее. Папа — весь белый — нас разнимает.

После девятого класса мама решает отправить Ваву в Москву: там живут ее тетка и дядя со стороны отца. Но они не очень-то с ней «чирикаются»: выгоняют почти сразу, и она долго скитается, пока оканчивает десятый класс и поступает на заочное отделение полиграфического института. Ей дают общежитие.

Май сорок пятого, День Победы, встречаем с отцом вдвоем. Маму послали в Алма-Ату учиться на рентгенолога: после военного госпиталя в городе остался рентгеновский аппарат, а работать на нем некому. Вот тогда в Алма-Ате мама и встречает Нинку Денисенко.

В День Победы всех отпускают с работы, а я лежу с температурой под сорок: повторный дифтерит. И опять меня лечит доктор Давидсон. Под окно приходят радостные девчата, а папа мечется, ставя мне компрессы, сбивая температуру: антибиотиков-то нет.

Мама возвращается только в конце июня, и ей подбрасывают еще одну работу — рентген. За день приема пропускает по пятьдесят-семьдесят человек. Особенно болеют ингуши и чеченцы, которых пригнали в город и область в сорок четвертом. У них нет валенок и полушубков, без которых в бураны обойтись невозможно. У них нет теплого жилья, и они мрут как мухи. Всякий раз мама вечером, рассказывая, как прошел день, говорит: «Опять пять каверн». То есть еще пять человек заболели туберкулезом.

Зимой сорок пятого меняем квартиру: нам сдают комнату с отдельным ходом Рябовы. Это счастье: больше никто не будет считать, сколько раз прошли. Дом принадлежит Вале Рябовой, с которой Вава училась в одном классе. У Вали родители умерли, и она живет с опекунами — Марией Алексеевной и Михаилом Кузьмичом. Дядя Миша где-то работает, попивает и, несмотря на хромоту, погуливает. Мария Алексеевна его «ревнюет». Она подолгу жалуется на Жучку, которая не ест «шти», «своренные» ею, на мужа, но когда однажды, не выдержав ее визжания, отец вмешивается в драку, пытаясь их разнять, парочка наутро, воркуя друге другом, не смотрит в отцову сторону и не разговаривает с ним. Папа ворчит, отплевываясь: «Да чтоб я еще раз вступился!.. Тьфу!..»

Однажды, как-то глубокой ночью, раздается стук в дверь. Папа выходит. Перед ним — закутанная в платке по брови — маленькая казахская женщина. Она тяжело дышит и плачет, умоляя маму немедленно бежать к ней домой. Это Гульжиян Жумабаевна Ситгалиева, врач санчасти МГБ-МВД, у которой умирает пятилетний сын Маратик. У Маратика дифтерит, а Гульжиян, понадеясь на свои силы, запустила болезнь. Мама и сопровождающий ее отец прибегают, когда Маратик уж отходит. Сделать ничего невозможно. Они застают в доме страшную картину: в углу комнаты сидит отец Маратика, грызя ногти и бормоча что-то несвязное. В другом углу — тетка Айша. Она беззвучно плачет, а в кроватке спит крохотная Мадина. И среди всего этого — умирающий ребенок. На следующий день мама, отец и Гульжиян везут на розвальнях маленький гробик на далекое казахское кладбище. Гульжиян — как окаменелая. Судьба ее в тот момент очень тяжела: Мирамбек, муж, сошел с ума. Он возглавлял статистическое бюро области, а обком заставлял делать колоссальные приписки. Как мог сопротивлялся, но потом свихнулся: перестал ходить на работу и все считал, считал, считал… С ним нужно было что-то делать, как-то лечить, а психиатра не было. Не было и нужных лекарств. Тетка его Айша вела хозяйство, ухаживала за коровой, а еще был племянник Орынхан, мальчик-подросток, учившийся в казпедучилище, которого дома почему-то звали Кукуз, что значило — голубоглазый. У Кукуза, действительно, были голубые глаза, и он был очень красив.

С той памятной ночи Гульжиян и мама становятся подругами, и как только представляется возможность, тетя Гуля рекомендует маму и заставляет свое эмвэдэшное-эмгэбэшное начальство взять ее заместителем председателя медицинской аттестационной комиссии. Теперь мама решает, кому из сотрудников служить дальше, кому катиться из органов… Но суть не меняется: мама все равно остается сосланной.

Судьба становится милостивой к Гульжиян: ее избирают депутатом Верховного Совета Казахстана, и она по нескольку раз в год ездит на сессии в Алма-Ату. Вновь встречается с первой любовью — Апьдигеном, который работает в уголовном розыске. Раньше, во время учебы в институтах, они очень дружили, но потом, как это часто бывает, поссорились. И вот теперь, когда оба вдовцы, вновь вспыхивают чувства. Дочь Апьдигена — уже восемнадцатилетняя — живет у родственников. Апьдиген переводится из столицы в Кокчетав. С папой они становятся друзьями.

В управлении МГБ-МВД есть еще один человек, который сочувствует нам, — майор Виноградов. Мама лечит его семью. Он все время говорит: «Это долго продолжаться не может, но чтобы я смог помочь Инне выехать на учебу, нужна золотая медаль. Она должна учиться так, чтобы быть лучшей в области, чтобы этим сволочам — кого имеет в виду, не знаю — некуда было деваться». И я учусь.

Где-то году в сорок седьмом мы с отцом начинаем вести «философские» разговоры, то есть он старается объяснить мне все житейско-«мировые» проблемы — как сам их понимает. Мама не может этим заниматься: она работает зачастую по двадцать часов в сутки.

Именно в это время спрашиваю отца, что есть Бог. Он не озадачен: видимо, ждал подобного вопроса. Говорит, что Бог — это не человек, а нечто высшее, что есть над человеком, это природа, а не дедушка с седенькой бородкой, которого я видела на иконе в церкви, куда водила меня Устя. Бог, говорит отец, должен быть в душе и сердце каждого.

Был ли отец верующим? Думаю, да, хотя в церковь не ходил и не крестился, как Устя. Отец говорит, что к вере или неверию человек должен прийти сам, и приход этот может быть различен. Кто-то сразу воспламеняется, кто-то идет долго и мучительно. Однако суть воссоединения остается неизменной: это личная встреча с Ним в глубине сердца. Если человек обращается к Богу неискренне, пытаясь кого-то ввести в заблуждение, это все равно скажется. Показное благочестие так или иначе становится явным, и человеку от этого бывает плохо.

После одной из моих случайных бесед со священником, который приходил отпевать умершую соседку, отец говорит, что церковь никому не должна навязывать своего мировоззрения, и человек свободен в решении вопроса веры и неверия. Есть простая истина, объясняет он: «Невольник — не богомольник». Но иметь понятие о религиях, уважать их — обязан. Следует преодолевать невежество и уже малым детям говорить, что Бог един, все религии равны, и между людьми не должно быть распрей из-за того, что они разного вероисповедания. Ни одна из религий не может быть выше или ниже другой.

Отец говорит, что страх перед ночными приездами эмвэдэшников-эмгэбэшников — это прах по сравнению с теми целями, которые поставлены Создателем.

Прожив жизнь, уже гораздо более длинную, чем жизнь отца, прихожу к выводу, что христианской мысли свойственно связывать идею достоинства личности с вопросами нравственности, а это неизбежно приводит к раздумьям о разрушительном действии греха. И если из жизни это понятие убирается, размывается суть добра и зла. Поэтому когда говорят, что законы государственные следует уважать, а нравственность — кто как хочет, это неверно. Чтобы мир жил хотя бы в относительном покое, понятие нравственности, соблюдение ее норм должно быть первостепенным.