За стеной живет тетя Катя Авдеева, завхоз роддома. Чернявая и мужеподобная. Почти каждый день, к вечеру, раздаются стенания двух ее детей — Вани и Пани. Ванька — старший — плохо учится, уже дважды оставался на второй год, и тетя Катя нещадно его лупит. Он орет и причитает: «Мамань, не бейте, мамань, не бейте! Все равно анженером не буду…» Катя подбавляет жару. Панька, совсем белобрысая, жалобно подвывает.

Мне жалко Ванюшку: учеба и вправду ему не дается. Через много лет однажды он окликнет меня на улице в Кокчетаве: красивый, радостно улыбающийся. Позовет из кабины стоявшего грузовика.

Айдабул делится на две части огромным оврагом, по дну которого течет речка. Она вытекает из не очень большого озера, откуда завод берет воду. Наступает зима, все замерзло, и дети ходят съезжать на санках на дно оврага. У меня санок нет: кто-нибудь из ребят дает прокатиться. Чаще всего это делает казахский мальчик Мирамбек — красивый, лет десяти. Очень добрый. Он абсолютно чисто говорил по-русски. Казахов в поселке — несколько семей, хотя земля считается казахской. И очень часто поселковые мальчишки кричат Мирамбеку: «Калбит, калбит, говном набит, соломой подпоясан». Мирамбек заливался слезами и уходит. Слово «калбит» для казаха очень оскорбительно. Почему, за что травят доброго мальчишку? Национализм был и тогда, и остается. Он неистребим.

Около домов, где живем, добротные сарайчики. Нам советуют купить и откармливать бардой поросенка. Барда — отходы от производства спирта. Бардой кормят весь скот. Бардовоз привозит ее за копейки.

Мама лечит всех — и начальников, и простой люд. Директор завода Василий Иванович Крутов — уже пожилой человек и туберкулезник. Какие-то серьезные болячки и у его жены. Мама часто ходит к ним в дом, а их сын Комка — рыжеволосый Коммунар — почему-то не учится и не работает. Отирается все время в клубе и уже выпивает. Он начинает ухаживать за нашей Саррой. Мы очень боимся.

Газеты в Айдабуле, конечно же, не продаются. На завод приходят с полумесячным опозданием. Но радио на заводе иногда говорит, и папа однажды слышит, что в городе Бугуруслане создано бюро по розыску пропавших родственников. Тут же отсылаем письмо: ведь о дяде Юде, Яше, о средней маминой сестре Юле и ее семье ничего неизвестно. Через месяц или два — уже весной сорок второго — приходит ответ, что военная академия, где учится Яша, эвакуирована в Йошкар-Олу. Сообщают адрес. О дяде Юде ничего не знаем, а Шкляры воюют: дядя Сеня политруком, тетя Юля — военфельдшером. Указаны номера их воинских частей. Тогда же папа пишет первое письмо Сталину. Он пишет об ошибке с его национальностью.

Ответы от родных приходят, наверно, через месяц, и Цыленька начинает собираться в Коканд, где находится тринадцатилетняя Вава, Виктория, дочь тети Юли и дяди Семена. Она живет со знакомыми, с которыми дядя Сеня отправил ее на пароходе из Одессы. Цыле разрешают поехать, так как клейма в ее паспорте тоже нет, а Вава — дочь командиров Красной Армии.

Поездка Цыли оказывается трудной, однако целыми и невредимыми в начале лета они с Вавой возвращаются в Айдабул. Нас становится шестеро.

Яша откликается довольно быстро. Пишет, что кончает академию и в Йошкар-Оле встретил бобручан. Собирается жениться на девушке Мусе.

Про дядю Юду ничего не знаем до самого освобождения Бобруйска. Потом оказывается, что двадцать шестого июня, в день взятия немцами города, он вернулся со строительства брестских аэродромов. Их квартира в доме тети Хаси уже была разграблена, а в одежде Цыленьки щеголяла Иваниха, что жила «на задах» с сыном-пьяницей. Пока дядя Юда собирал какие-то оставшиеся вещи, чтобы двинуться дальше, на восток, Иваниха привела проезжавших мимо на мотоцикле немцев. Со словами «юде», «юде» указала на дом, и немцы тут же, на крыльце, расстреляли моего дядьку за одно-единственное слово, означающее национальность. Это опять к вопросу о «дружбе народов», о которой всегда орали в нашей стране и которой, конечно же, никогда не было.

Сейчас в российских городах часто убивают людей неславянской внешности. Когда-то такое было ЧП национального масштаба. Теперь все притерпелись. Как показывает наш опыт и опыт других стран, причина — шовинизм верхов и национализм низов.

У правящего класса популярна идеологема: нация должна пробудиться и встать с колен. Ничего дурного в этом нет, но подобная политика требует предельной технологичности и аккуратности, а преувеличение национальных достоинств ведет к запусканию механизма национализма и ксенофобии. И все это — неизжитый имперский комплекс. Комплексы в правящих кругах, конечно же, были и остались. И чиновничество, и депутаты не видят в этом ничего страшного: «дети резвятся»… А ведь этнический радикализм в любой момент может направить свою агрессию не только против внешнего «врага», но и устоев самого государства.

Почему национальная проблема обострилась именно сейчас? Да потому что распалась империя, проиграли в «холодной войне», усилился шовинизм правящей элиты.

Что может спасти от заразы? Только воспитание в духе толерантности, начиная с детского сада. И понимание того, что, если делаешь плохо «черненькому», тебе, «беленькому», тоже достанется: убьют, сожгут, изувечат.

Еще в начале девятнадцатого века Александр Сергеевич писал:

Не то беда, что ты поляк:

Костюшко — лях, Мицкевич — лях!

Пожалуй, будь себе татарин,

И тут не вижу я стыда;

Будь жид — и это не беда…

В сорок третьем Яша заканчивает академию, и хотя просится на фронт, его направляют военпредом на Казанский авиационный завод. Он присылает вызов Цыле и Сарре, и мы решаем, что они должны немедленно выбираться из Айдабула — пока и им в паспорта не поставили соответствующий штамп. Весной сорок третьего они уезжают.

Дядю Сашу Юнемана забирают в трудармию, папу — нет. Почему так — никто не знает. Но они, Юнеманы, начинают злиться на нас, как будто мы в чем-то виноваты. Дружеские отношения разлаживаются. Позже Елена, жена Юнемана, уезжает в Подмосковье, где дядя Саша работает механиком на шахте.

Зато хорошие отношения складываются с Крессами и Страдами. Крессы живут в доме напротив. В Айдабуле они — с довоенных времен. Кресс — завпроизводством на заводе, Надежда Филипповнадома. Их сын Владик, старше меня на два года, мальчишка добрый, отзывчивый. Учит правильно ходить на лыжах, а сам, распахнув тонкий плащик, накинутый на куртку, мчится по ветру без палок — как птица. Однажды весной с ним случается беда: случайно на охоте убивает лебедя. Я застаю его в сенях горько плачущим.

Альберт Мартынович Страд — главный бухгалтер завода. Огромный мужчина в рыжей дохе. Они с женой и детьми живут в Айдабуле тоже с довоенного времени. Лидия Казимировна не работает. Два их сына — Сева и Юра — воюют. Лидия Казимировна — очень остроумная женщина. Папа говорит: «Эта полька — из бывших…» То есть из настоящей интеллигенции.

Спирт нужен всем, и однажды в Айдабуле приземляется самолет. По нынешним временам — самолетик. В нем двое: летчик и штурман. Прилетели из Таинчи — станции, что находится в ста километрах от Айдабула. Прилетели за спиртом, но прием, им оказанный, настолько нравится, что самолет их «ломается», и они оседают в Айдабуле на две недели. Потом прилетают «починяльщики» и тоже остаются на неделю. Половина летчиков живет у нас, половина — у Страдов. Мы как раз только что закололи поросенка Ваську, который, конечно же, весь уходит на прокорм постояльцев. Цыля счастлива: ей кажется, что кто-нибудь вот так же кормит Яшу. Каждый вечер летчики, получившие сто литров спирта, упиваются вусмерть и все «чинят» и «чинят» свой самолет.