— Есть ли что-нибудь или кто-нибудь, на что бы ты не смотрела свысока?

— Я откровенно рассказала тебе о моих проблемах с этой страной, — холодно сказала я, практически не оставляя сомнений в том, что сожалею о своей откровенности, и, пожалуй, в первый и последний раз намекая на наш катастрофический ужин в «Хадсон-Хаус». — Однако не понимаю, с чего ты взял, что я отношусь к ней свысока.

— Ты замечала, что никогда не говоришь об американцах «мы»? Всегда «они». Как будто ты говоришь о китайцах или о ком-то еще.

— Большую часть своей взрослой жизни я провела вне этой страны и, возможно...

— Да, да, да. —Кевин отвел взгляд и снова уставился на экран. — Я просто хочу знать, почему ты считаешь себя такой особенной.

— Ева, присядь и повеселись с нами! — сказал ты. — Ричи как раз вытащил на свидание вслепую дочку босса, поэтому он...

— То есть ты это видел двадцать раз, — нежно упрекнула я, мысленно благодаря тебя за спасение. — Сколько «Счастливых дней» показали подряд, три или четыре?

— Это первый! Еще пять впереди!

— Пока я не забыла, Франклин... Доктор Сахатян согласился на стекло. — Поглаживая белокурые волосы Селии, цеплявшейся за мою ногу, я не стала уточнять, о каком стекле идет речь. Мне не хотелось лишать нашу дочь иллюзий: она еще надеялась, что ее новый глаз будет видеть.

— Е-ва, — нараспев произнес ты, явно не желая спорить. — Полимер современнее.

— Как и этот «Герман криолит».

— Меньше инфекций, меньше шансов разбиться...

— Полимер — просто затейливое название пластмассы. Я ненавижу пластмассу. «Материалы — все».

— Посмотри-ка, — обратился ты к Кевину. — Ричи не прогадал, она оказалась горячей штучкой.

Я не хотела портить вам удовольствие, но я только что вернулась с очень мрачной миссии и не могла сразу включиться в пережевывание вашей визуальной неполноценной пищи.

— Франклин, почти семь часов. Не могли бы мы посмотреть новости?

— Скуучно! — воскликнул ты.

— Не в последнее время. — Вялотекущий Моника-гейт все еще вызывал жгучее любопытство. — Или Кевину это смотреть еще рано? — Я вежливо повернулась к сыну. — Ты не возражаешь, если после окончания серии мы переключимся на новости?

Кевин возлежал в кресле, полуприкрыв глаза.

— Мне все равно.

Когда я опустилась на колени снять кусочек белой массы с волос Селии, ты стал подпевать мелодии, возвещающей конец серии: «Понедельник, вторник, счастливые дни!..» Ровно в семь я переключила телевизор на Джима Лерера. Г лавная новость. На этот раз нашему президенту придется застегнуть ширинку, чтобы уступить место двум неприятным маленьким мальчикам из родного штата, старшему из которых всего тринадцать лет, младшему только одиннадцать.

Застонав, я рухнула на кожаный диван.

— Неужели опять?

Перед Вестсайдской средней школой в Джонсборо, Арканзас, Митчелл Джонсон и Эндрю Голден, облаченные в камуфляжные костюмы, залегли в кустах, предварительно включив пожарную сигнализацию. Когда учащиеся и учителя начали покидать здание, оба мальчика открыли огонь из винтовки «ругер» 44-го калибра и охотничьего ружья 30.06. Они убили четырех девочек и одну учительницу и ранили еще одиннадцать учащихся. Старший мальчик, раненный в сердце романтическим разочарованием, накануне с кинематографическим хвастовством предупредил приятеля: «Мне нужно кое-кого убить», а маленький Эндрю Голден сообщил по секрету другу, что «собирается расстрелять всех девчонок, которые когда-либо с ним порвали». Только один мальчик был ранен; остальные пятнадцать жертв были женского пола.

— Траханые дебилы, — проворчала я.

— Стоп, Ева! — предупредил ты. — Следи за выражениями.

— И эти тонут в жалости к себе! — сказала я. — «О нет, моя подружка меня больше не любит, пойду-ка убью пять человек!»

— А как насчет твоего армянского вздора? — спросил Кевин, сурово глядя на меня. — «О нет, миллион лет назад турки совершили злодейство, а теперь всем на это наплевать!» Это не жалость к себе?

— Я едва ли стала бы приравнивать геноцид к измене подружки, — огрызнулась я.

— Не не-не не НЕ-не-не не-не не не не нене НЕ-не! — насмешливо заныл Кевин. — Иисусе, хватит об этом.

— А как насчет желания убить всех девчонок, которые когда - либо с ним порвали? — насмешливо спросила я.

— Ты не могла бы заткнуться? — сказал Кевин.

— Кевин! — упрекнул ты.

-Ну, я пытался вникнуть в новости, и она сказала, что хочет смотреть новости. — Кевин часто говорил о своей матери, как я — об американцах. Мы оба предпочитали третье лицо.

— Но щенку всего одиннадцать лет! — Я тоже ненавидела разговоры во время новостей, но не смогла сдержаться. — Сколько подружек у него могло быть?

— В среднем? — спросил наш домашний эксперт. — Около двадцати.

— Ну а у тебя сколько было? — поинтересовалась я.

— Ноль. — Кевин уже почти лежал в кресле, а этот скрипучий, сиплый голос вскоре станет для него обычным. — Трах и привет!

— Ну, Казанова! — сказал ты. — Вот результаты полового просвещения в семь лет.

— Мамочка, кто такие Трах и Привет? Это как Твидлдам и Твидлди?

— Селия, детка, — сказала я нашей шестилетке, чье сексуальное образование не казалось столь настоятельным. — Пойди-ка поиграй у себя. Мы смотрим новости, а тебе это совсем не интересно.

— Двадцать семь пуль, шестнадцать попаданий, — рассчитал Кевин. — Движущиеся мишени. Знаете, приличный процент для малявок.

— Нет, я хочу остаться с тобой! — сказала Селия. — Ты мой друг!

— Но я хочу картинку, Селия. Ты за весь день не нарисовала мне ни одной картинки!

— Ла-адно. — Она медлила, сжимая юбочку.

— Тогда сначала обними меня. — Я притянула ее к себе, и она обхватила меня ручками. Я никогда бы не подумала, что шестилетняя девочка может цепляться так сильно. Я еле оторвала ее пальчики от своей одежды, поскольку она не хотела отпускать меня. Она остановилась под аркой, помахала ручкой и, волоча ножки, вышла из комнаты. Я заметила, как ты посмотрел на Кевина и закатил глаза.

Тем временем репортер на экране интервьюировал дедушку Эндрю Голдена, у которого мальчики украли оружие. Дедушкин запас состоял из трех мощных винтовок, четырех пистолетов и кучи боеприпасов.

«Это ужасная трагедия, — неуверенно сказал он. — Мы сломлены. Они сломлены. Жизнь всех разрушена».

— Старая песня, — сказала я. — То есть чего они ждали? Разве не ясно, что их схватят и посадят в тюрьму? О чем они думали?

— Они не думали, — сказал ты.