сдержать радость: к нему вернулось зрение. Если не считать неприятного ощущения, похожего на то, какое вызывает песчинка или волосок, попавший в глаз, он здоров.

– Мужайтесь, друзья! – кричит он голосом, который перекрывает раскаты грома. – Мужайтесь, мы спасены!.. Все за работу! Идите помогите этим славным неграм, они одни не управятся. И торопитесь!

Эти слова воодушевляют больных. Надежда как будто возрождается. Всем раздают пригоршни листьев. Люди жуют изо всех сил. Им до того не терпится получить облегчение, что они уже не растворяют свою жвачку в дождевой воде, а прямо прикладывают к глазам. Ничего, впрочем, не меняется, потому что дождь все равно льет как из ведра; он проникает в глаза и способствует попаданию целебного сока во все складки разъеденной слизистой оболочки.

Негры разрываются на части, они бегают от одного больного к другому, раздают листву, меняют примочки и под проливным дождем смеются своим добрым и заразительным смехом.

На смену недавнему бешеному рычанию приходят счастливые вздохи – подлинный благодарственный молебен. Не ко всем вернулось зрение, но стихла боль, и лечение позволяет надеяться, что полное исцеление не заставит себя ждать. Тот, кто был первым пациентом этих доморощенных врачей, с любопытством осматривает целебное растение и как будто узнает его.

– Мокун? – спрашивает он.

– Мокун, – отвечают оба негра.

– Но, если я не ошибаюсь, он убивает быков? Да, конечно. Вот здорово! Ведь это те самые листья, которыми Корнелис и Питер отравили быков своего дорогого братца. Я отлично слышал, как Одноглазый наказал этому субъекту, которого они зовут Кайман – Пожиратель Людей, набросать в крааль мокуна. Для быков! Ну и грязную штучку сыграли они с мастером Клаасом! Теперь он застрял в низине, выехать у него не на чем, а вода прибывает и прибывает. Он вполне может утонуть… Но, в конце концов, это его дело! Джентльмен не заслуживает сочувствия! Почему он не захотел честно войти в компанию с нами? Почему он заперся как дурак в этом доме на колесах и нескромно говорил, что весь клад заберет себе? Если он утонет, тем хуже для него, а мы избавимся от лишнего конкурента. Но все-таки интересно знать, что же это с нами-то приключилось? Уж нет ли и тут чьей-нибудь дьявольской проделки? Кстати, куда девались буры? И где миссионер? Уж не предали ли нас эти мошенники? Не перешли ли они к Клаасу?

Читатель видит, что этот человек не так уж ошибался: Корнелис, Питер и его преподобие действительно совершили черную измену в отношении всей их компании. Но жулики не перешли на сторону Клааса, у них было другое на уме.

А Клаас, увидев, что надвигается потоп, решил было вывести из фургона Эстер и госпожу де Вильрож и тем избавить их от неминуемой смерти. Но вода подымалась так быстро, что он просто не успел. Все менялось в этой открытой низменной местности на глазах, все преображалось. Водная завеса, сравнимая с водопадом, обрушилась в низину, которая превратилась в сборник для тысячи мелких потоков, прибывающих со всех сторон, и вода сразу поднялась до осей фургона. Клаас ругался, увидев, что берега удаляются и удаляются и что спастись вплавь он не может, ибо всей его атлетической силы не хватит на борьбу с таким стремительным разливом.

Через несколько минут произошел сильный толчок – нечто вроде девятого вала, которого так боятся мореплаватели. Волна ударилась в стенки фургона, и они жалобно застонали. Крик ужаса вырвался у несчастных узниц. Их положение было тем более ужасно, что они сидели почти в полной темноте.

По необъяснимой случайности фургон не опрокинулся и не рассыпался под напором воды, он только медленно покачивался, как суденышко, оставленное на прибрежном песке и поднимаемое приливом. Никакого сомнения – фургон поплыл. Правда, плавал он тяжело, но ему уже не грозила опасность утонуть. И осадка у него была прекрасная благодаря весу, в особенности благодаря осям и колесам, которые служили естественным балластом.

Клаас удивлялся, как мог бы удивляться только повешенный, если бы оборвалась веревка, на которой он болтался. Бандит вошел в свой закуток, неожиданно ставший баком, после того как фургон стал кораблем, и принялся изучать этот корабль. Сооружение было сколочено на вид грубо, но удивительно прочно, что делало честь предусмотрительности прежнего владельца. Остов из легких, но крепких досок был изнутри обит тонкой жестью, поверх которой были натянуты плетеные циновки. Две продольные балки образовывали как бы пояс судна и придавали ему устойчивость. Были приняты все меры к тому, чтобы обеспечить и полную водонепроницаемость: все щели были хорошо законопачены. Как истинный дикарь, Клаас раньше не замечал, что предусмотрительное устройство фургона ограждает путешественников от опасности столь часто здесь происходящих гибельных наводнений. Клаас видел только фургон как фургон – такой, в каких здесь разъезжают с первых дней колонизации.

– Ах, черт возьми, – воскликнул он, сразу успокоившись, – надо признаться, что мне все-таки везет в жизни! Люди, которые дали себе труд отравить быков, конечно, не предвидели, что фургон снимется с места благодаря такому двигателю, который не боится ни мухи цеце, ни листьев мокуна. Бедные мои быки! Вот их уносит течением. Какая радость для крокодилов! Да, а что с вояками, которых привели мои братья? Я не слышу криков. Уж не утонули ли они? Удивительная тишина!.. Впрочем, черт с ними. А я должен отсюда выбраться… Гроза успокаивается, дождь проходит, солнце начинает пригревать – вот как раз и подходящая минута, чтобы тронуться в путь. Правда, я не имею навигационного опыта, но раз уж я стал капитаном этого чудного корабля, то приведу его в тихую пристань. Надо только действовать энергично и осторожно. И прежде всего нужно иметь чем грести… Да вот хотя бы этим!..

К наполовину разрушенному забору течением прибивало вывороченные бурей деревья. Клаасу только оставалось выбрать достаточно ровную, длинную и крепкую ветвь. Отрубить ее и освободить от листьев было делом минуты. Лопастью послужила крышка ящика из-под галет. Гвозди и молоток нашлись.

Вода все еще прибывала, хотя буря кончилась. Еще немножко – и фургон поднимется выше забора. Клаас решил дождаться этой минуты, а пока в спешке принялся за еду, в чем его крепкий организм весьма нуждался.

А в это время разбитые усталостью, измученные голодом, истерзанные тревогой Альбер, Александр и Жозеф добежали до тех самых скал, где Клаас нарезал молочай. Ручей обратился в бурный поток, но место здесь неширокое, хотя быстрота течения и опасна.

– Вот где нам надо переправиться, – сказал Александр, – либо подождать, когда спадет вода.