это касалось крепких напитков. Вообще, европейцы больше тяготеют к вину. Только после сорока лет, выйдя замуж за русского и подпав под его влияние, она пристрастилась к крепким напиткам. Но даже в ее последние годы никто не мог назвать Айседору алкоголичкой. Это, как мне точно известно, было злостной клеветой»23.

Виктор Серов, знавший Айседору очень близко в последние годы ее жизни, писал24:

«Я никогда не видел Айседору пьяной25, и, более того, будучи наслышан о ее алкоголизме, я был крайне удивлен, когда убедился в совершенно обратном во время нашего пребывания в Ницце в конце 1926 года… Я в поисках какой-то книги открыл секретер, который принял за книжный шкаф. К моему удивлению, все полки внутри были заставлены всевозможными напитками. Хотя Айседора и знала об этом, она никогда не «прикладывалась» к ним, говоря, что если я не пью, то и она пить не станет. А это, согласитесь, вряд ли походит на философию алкоголика».

Миссис Уильям Э. Брэдли (вдова литературного агента Айседоры, продавшего ее мемуары), которая очень сблизилась с Айседорой в ее последние годы, писала в ответ на письмо Френсиса Стигмюллера:

«Не думаю, что в случае Айседоры можно говорить об алкоголизме. После смерти детей и разрыва с Зингером она стала время от времени искать возможность забыться в выпивке. Но когда она бывала счастлива и когда танцевала, она не пила. Она, безусловно, любила шампанское и при возможности пила его, особенно в последние годы, когда уже не танцевала и чувствовала себя в какой-то степени забытой. Алкоголь для нее был своего рода лекарством, приятным лекарством, и она так его и воспринимала. Айседора не позволяла, например, пить молодому пианисту-аккомпаниатору Яше, которого она привезла с собой из России, говоря, что он вполне счастлив и ему это не нужно»26.

Однако, само собой разумеется, Айседора время от времени выпивала. Минна Бесер Гедес, которая некоторое время работала литературным секретарем Айседоры, когда та писала свои мемуары, утверждала: «Я видела ее выпившей, но никогда сверх меры»27.

Между тем, судя по различным свидетельствам, Айседора много пила во время турне по Южной Америке (после смерти детей, вдали от своих друзей) и во время поездки с Есениным и совместного с ним отдыха в Германии. Судя по свидетельствам, она пила больше, когда находилась в одиночестве, и почти не пила, когда работала, преподавала и была влюблена. Но и она, и Есенин были склонны к выпивке как к своего рода вызову в ответ на жестокость и несправедливость, проявленные к ним.

Ее последние выступления в Нью-Йорке состоялись 13 и 15 января 1923 года в Карнеги-холл28. В связи с отменой ее выступлений после случая в Бостоне гастроли не принесли доходов, и для последних выступлений менеджер Айседоры был вынужден довольствоваться одним лишь роялем. «Но Юрок не мог позволить Айседоре покинуть Америку в состоянии такой бедности»29, поэтому он пригласил полный состав оркестра под руководством Модеста Альтшулера. Айседора танцевала перед полным залом Вагнера — «Полет валькирий» и «Вальхаллу» из «Гибели богов», «Вакханалию» из «Тангейзера», а также вальсы и «Военный марш» Шуберта.

В конце января Айседора и Есенин сели на пароход «Джордж Вашингтон», отправляющийся во Францию30. Айседора не только не смогла послать деньги для школы в Москву, ее материальные дела были в столь плачевном состоянии, что ей пришлось взять деньги на обратную дорогу у щедрого и снисходительного Париса Зингера31.

Отъезд тоже не прошел гладко. Джозеф Кэй рассказывает: «Когда она уезжала из Америки, то, стоя на палубе, подняла красный флаг, открыто бросая вызов буржуазным обывателям. Когда ее позже, уже за границей, спросили, хотела ли она тем самым выразить свою симпатию к большевикам, она ответила: «Нет, я подняла флаг лишь для того, чтобы свести их с ума»32.

Эта история, хотя, возможно, и выдуманная (я не смогла найти подтверждение этому в газетных отчетах, описывающих ее отъезд), все же весьма типична для Айседоры. Еще раньше, во время скандала, связанного с ее пребыванием в Соединенных Штатах, она сказала дружески настроенному к ней журналисту: «Я могу дать вам ключ к тому, что надо писать обо мне. Я очень чувствительна. Я люблю, чтобы меня окружала атмосфера симпатии; вот почему столь ужасно, что со мной обращаются так, словно я совершила преступление»33. Это признание подтверждает и Дюмесниль в своем обзоре ее турне по Южной Америке: «Я видел, как Айседора зависима от симпатий публики. Если реакция была негативной, она уходила в себя и занимала откровенно антагонистическую позицию. Но если… публика принимала ее хорошо, она и сама раскрывалась, словно цветок»34. Хотя внутренне ее очень ранили допущенные по отношению к ней резкости, она все же находила в себе силы давать «достойный отпор»35 своим обидчикам. В этом смысле ей нравилось злить людей.

Так что действительно ли она подняла коммунистическое знамя или нет, значения не имеет; это было и не так уж необходимо после того, когда она, по сути, сделала то же самое на словах, обращенных к журналистам, пришедшим провожать ее. В последней попытке донести до них свое политическое кредо она сказала:

«Я не анархистка и не большевичка. Мы с мужем — революционеры. В полном смысле этого слова… Прощай, Америка! Я никогда тебя больше не увижу!»36

ВОЗВРАЩЕНИЕ В РОССИЮ

1923–1924

В Париже Есениных встретила Мэри Дести, старая подруга Айседоры, теперь миссис Говард Печ, приехавшая из Лондона по настойчивой просьбе, высказанной Айседорой в телеграмме. Танцовщица, выйдя из поезда одна, успела предупредить все последующие недоуменные расспросы: «Не пытайся ничего понять. Я объясню тебе все потом.

Только, что бы ты ни делала, забудь о том, что я великая актриса. Я просто интеллигентный человек, который преклоняется перед гением Сергея Есенина. Художник — это он, он — великий поэт… Ты все поймешь позже, уверяю тебя»1.

Потом из вагона вышел Сергей и, когда его представили «моей дорогой подруге», заключил ее в медвежьи объятия. Айседора лучезарно улыбнулась. «Она никогда не была уверена в том, как Сергей отреагирует на новое знакомство… Опасность миновала»2.

Айседора настояла на том, чтобы Мэри поехала с ними в «Крийон», где они с Есениным сняли смежные номера. Ужин, который был накрыт в комнате у Есенина, начался очень весело. Сергей, находясь в прекрасном настроении, сначала бросился жене в ноги, а потом прочитал Мэри несколько своих стихотворений. Но его бодрое настроение постепенно стало переходить в