Маа, собственную единокровную сестру.

Тридцать минут спустя техники, вызванные Вар’ном (у Рика не хватило духу участвовать в убийстве «Эль Гуазера»), активировали функцию «К» и присоединились к семьям, которые находились на борту отправляющихся на Землю шаттлов.

Оники теперь могла двигаться, но малейшее шевеление вызывало у нее стоны и болезненные гримасы. Великий инквизитор планеты Эфрен не счел нужным ее криогенизировать до полного выздоровления, потому что, по словам скаита, она еще не осознала своих сил как человека-истока и не овладела мысленными путешествиями. Она решила, что упоминания о «силах человека-истока» и «путешествии силой мысли» относятся не к ней, а к ее принцу и к тому, как он четыре года назад чудесным образом исчез из ее кельи в монастыре тутталок.

Ее принц… посмотрит ли он прежними глазами на нее, когда обнаружит шрамы, оставленные аутотрансплантатами вдоль всей правой стороны ее тела? Она чувствовала подергивание в виске, щеке, челюсти и шее, но этот зуд — неприятный, конечно — не шел в сравнение со жгучим колотьем в плече, бедре, голени. Она без конца переносила вес тела на левый бок, чтобы раны не касались матраса, и этот постоянный перекос приводил к болезненным судорогам. Она еще не вставала с тех пор, как ее заперли в этой маленькой комнатке в храме Крейца.

Ее несколько раз навещал кардинал-губернатор планеты. Она незамедлительно признала прелата в пурпурно-фиолетовых облачениях, который заявлялся в монастырь Тутта и задавал ей неудобные вопросы, но ее поразила невыразительность его глаз, когда-то ясных и живых: он смотрел на нее с каким-то безразличием, как будто его взгляд проходил через нее насквозь и утыкался в шелковую простыню.

— Мне говорили, что вы тутталка, — проговорил он нейтральным, безличным тоном. — Еще мне говорили, что ваш сын потерялся в коралловом щите… Мы его активно ищем… Активно…

Он вышел, не осведомившись о ее здоровье и не подождав, пока она ответит, как будто уже забыл, зачем заходил в эту комнату. Однако полил ядовитой отравой душевные раны молодой женщины, даже того сам не замечая.

Раньше бессознательная блокировка запрещала едва пришедшей в сознание Оники думать о Тау Фраиме — наверное, потому, что ее и так истощенная иммунная защита не справилась бы с новым кризисом отчаяния, и этот запрет проистекал исключительно из инстинкта выживания. И действительно, после первого же визита кардинала, после того, как вместе с ним вернулся образ сына, брошенного в необъятных кораллах, ее покинула воля к жизни, и она впала в состояние прострации, близкое к коме.

Химическим мегастазам докторов ЗКЗ не удавалось вернуть ее в мир. В отчаянии лечащий врач решил обратиться к целителям Тутты. Хотя Оники стала изгоем, сестрой, нарушившей обет целомудрия, матрионы согласились лечить ее и отправили двух своих лучших специалисток в храм Крейца. Осмотрев свою бывшую коллегу и придя в ужас от ее ран, они приготовили отвар из тутталовых трав, дрожжей, сушеных морских водорослей и, приоткрыв ей рот золоченым опталиевым расширителем, заставили проглотить все до последнего глотка.

— После этого к ней должна вернуться тяга к жизни, — объяснила врачу одна из них.

Он, конечно, не поверил им, но довольствовался тем, что пожал плечами: он, хотя и полагал их методики ближе к суевериям, чем к науке, был не в том положении, чтобы насмехаться над этими женщинами или их поучениями. Тем более, что они добивались результатов там, где он терпел неудачу.

Через несколько дней, хоть печаль и вялость с лица Оники никуда не делись, в ее глазах загорелись искорки, говорящие о возвращении к жизни. Это возрождение, естественно, сопровождалось чувством вины, и она плакала долгими часами. Она не могла избавиться от ужасного чувства, что предала Тау Фраима, провалилась как мать. Что она скажет своему принцу, когда он вернется на Эфрен, чтобы обнять своего сына? Она целиком положилась на бдительность змей и, как немного запоздало поняла, оказалась ленива и небрежна. Оники недооценила настойчивость имперских сил, она не предвидела, что они зайдут настолько далеко, чтобы отправить в трубы кораллового органа крылатых монстров, угрожая экосистеме планеты. Теперь она осталась наедине со своим раскаянием, наедине со своим страданием, и никакое лекарство, никакой отвар, никакие перевязки не могли вылечить ран в ее душе.

Дверь в комнатку открылась и впустила кардинала, великого инквизитора, и кого-то третьего, одетого в черный облеган со стихарем. Они встали по обе стороны кровати и уставились на Оники. Врач запретил накрывать тело молодой женщины одеялом, утверждая, что контакт восстанавливающихся тканей кожи с любой материей вызовет вторичное воспаление или даже гангрену. Посетители вызвали у нее пренеприятное ощущение — будто она их собственность, будто ей больше некуда укрыться. Ей хотелось, словно раненому животному, сбежать в глухую темную пещеру, свернуться клубком и восстанавливать свои силы. Они не давали ей такого права, они не понимали, как их взгляды ее унижают; они смотрели на ее израненное тело со смесью отвращения и болезненного любопытства. Она положила себе одну руку на грудь, а другую — на нижнюю часть живота жестом целомудренности, вызвавшим у кардинала усмешку.

— Похвальны рефлексы стыдливости женщины, но ваши столь же смехотворны, сколь и бесполезны, — монотонно пробормотал прелат. — С одной стороны, женское тело не привлекает людей Церкви. С другой стороны, чувство скромности кажется нам несколько… неуместным, когда исходит от тутталки, нарушившей клятву целомудрия. Потому что мне сказали, что вас сослали на остров Пзалион…