Тогда Гэ поняла, что экстрасенсорное восприятие смотрителей и, возможно, членов других господствующих каст, со временем изменилось, что в контроле над населением ракетного каравана они полностью положились на упреждающих. Она пришла к выводу, что только бескастовые улавливают ментальные вибрации, эти волны, производимые мозговой деятельностью, тонкие потоки, что сливаются друг с другом и образуют изменчивый, бурный океан. Да, упреждающие свои телепатические способности усиленно развивали, но, поскольку посвятили себя исключительно задачам оповещения и надзора, они не участвовали в этом слиянии чувств, эмоций и мыслей. Их натаскивали перехватывать мыслепередачу, но не определять окраску, тон вибраций. Вероятно, как раз естественная предрасположенность бескастовых к симбиозу (возможно, усиленная крипто-трансом) напугала правящие касты и подтолкнула их ввести ограничение кислорода. «При недостатке кислорода мозг и не помышляет о бунте», — сказал управляющий Жиль.

Смотрители поволокли свою пленницу в поперечный проход, более узкий, чем основные, и завели к опечатанной круглой двери, запертой огромной перекладиной. В этой части каравана царила кладбищенская тишина. Гэ поранила босые ноги о ржавые головки заклепок. Она поняла, что ее привели к шлюзовой камере для приговоренных, но не позволяла страху взять верх: страх вызывал раздробленность воли, развал мыслей, ей же как раз требовалось удержать собранной свою личность во всей ее полноте.

Дверь с жутким скрипом повернулась на петлях. Они схватили Гэ за плечи и бесцеремонно затолкали в тесную комнатушку. На задней переборке выделялись очертания второй шлюзовой двери. Когда они устанут с ней забавляться, им останется просто выйти, аккуратно прикрыть круглую дверь и скомандовать из коридора автоматическое открытие внешнего люка. Гэ засосет в космос, и ее тело, подчинившись ужасающему натиску вакуума, испарится в бесконечности.

Они в свою очередь влезли в камеру, окружили Гэ и обнажили даги. Смотрители начали с того, что легонько поводили остриями оружия по ее лицу, а затем разрезали ткань платья. В их методичных, спокойных, уверенных жестах сквозила холодная решимость. Время от времени они отпускали смешочки. Полностью располосованное платье Гэ соскользнуло с ее тела и замерло на металлическом полу, ее кожа от жгучего холода покрылась мурашками. На краткий миг ее потянуло удариться в панику, отдаться рефлексам тела, подчиниться инстинкту выживания. Так себя вести она уже пробовала — пойти легким путем, объявить свое страдание и свой страх, бунтовать, кричать, биться.

Острый край лезвия опасно скользнул по ее груди, задел один сосок, другой погладил по спине, третий лег на шею, четвертый задел пах. Они все еще не решались взрезать ей кожу — не потому, что недостаточно хотели, а потому, что пока она оставалась спокойной и как будто отсутствующей, из нее не получалось жертвы. Было в ее отстраненности что-то пугающее и тревожное. Гэ словно закуталась в безразличие, подточившую их жестокость.

Через несколько минут они почувствовали себя глупо с бесцельно зажатыми в кулаках дагами. Оружие, когда оно не инструмент силы, безынтересно. Раздраженные смотрители не видели и не слышали, как в шлюз пробираются неприметные тени. Они обернулись, когда по потолку чиркнула сабля, но не успели среагировать: троих из них обезглавили с такой силой, что снесенные головы пролетели через камеру и врезались в переборку на противоположной стороне, двоих проткнули насквозь, и они со стонами рухнули на пол. Наконец, последний уронил кинжал и стал ждать смертельного удара. Он понял, что явился в эту прихожую небытия за собственной смертью, и не попытался уклониться от острия, которое со свистом неслось к его сердцу.

Кровь, хлынувшая из безголовых тел, забрызгала Гэ.

— Они тебя не поранили, сестра Гэ?

Она медленно покачала головой. Гэ узнавала среди членов небольшого отряда, ворвавшегося в комнату, мужчин и женщин, которых она встречала в коридорах или в общих отсеках, но с которыми никогда не заговаривала — ни устно, ни телепатически. Они смотрели на нее с почти боязливым благоговением. На женщинах не было платьев или другой одежды, которая помешала бы им двигаться, лишь свободные штаны и куртки. В основном люди вооружились саблями с широкими лезвиями, заточенными с обеих сторон — очевидно, вырезанными из кусков фюзеляжа.

— Кто вас предупредил? — спросила она.

— Посланец от друга-управляющего, — ответил какой-то мужчина, от его влажного темени и лба причудливо отблескивал свет. — Один из нас проследил за смотрителями и проводил сюда нас. Настал час битвы, сестра Гэ.

— А мне дадите оружие?

Застигнутый врасплох мужчина спросил взглядом совета у остальных. Вытекающая из смотрителей кровь продолжала скорбно побулькивать. Гэ перебралась через теплую скользкую лужу.

— Ну… ты же избранная, сестра Гэ…

— Если ты вправду признаешь меня избранной, ты должен мне повиноваться. Дай мне оружие.

Ее тон не допускал возражений. Мужчина вздохнул, пожал плечами и протянул ей свою саблю.

— Надеюсь, мне не придется пожалеть о своем поступке…

Гэ охватила кистью нагретый эфес, грубо обработанная рукоять оцарапала ее ладонь и подушечки пальцев. Прикосновение к этому куску железа наполнило ее яростной решимостью и неслыханной энергией. Они вступят в битву внутри ракетного поезда во имя Эль Гуазера, во имя Маа, во имя человечества, и она никому иному не позволит вести ее войска. В ней текла сила Земли и горел огонь войны, а железо было продолжением ее воли, ее руки. Гэ даже не позаботилась подобрать платье, она вышла в коридор обнаженной, вся в крови, и ее воспламененные солдаты вслед за ней.

*

Горстка все еще остававшихся на своем посту упреждающих своими паническими мыслями сеяла хаос в головах пассажиров, укрывшихся на головном корабле.

В коридорах, общих отсеках и складах «Эль-Гуазера» бушевала битва. Сторонники Одной Избранной, в основном — внекастовые, развернули боевые действия в хвосте каравана, причем одновременно в нескольких местах: вооруженные саблями или копьями, они оседлали сеть проходов, закрепленных за переработчиками, и возникали отрядами по полсотни человек на переходных мостиках — этих проходах, соединяющих корабли друг с другом, настоящих бутылочных горлышках. Оттуда они поднимались к центрам кораблей, вырезая смотрителей, упреждающих, техников, переработчиков или священников вирны, вставших у них на пути, и соединялись с группами, пришедшими с противоположного направления. Так они захватили одиннадцать судов из двадцати двух в караване и достигли своей первоочередной цели: они могли больше не опасаться наступления с тыла, тем более что подавляющее большинство пассажиров, увлеченных общим настроением, нарушили свой нейтралитет и присоединились к ним.

Смотрители, которых подняли упреждающие, скопились массой в зале собраний. Они понимали, что спасти их может генеральное столкновение на открытом пространстве, где их оружие — парализоты, заряженные смертоносной криптой, и высоковольтные дуговые хлысты — дадут им решающее преимущество. Они расположились на трибунах, нависших над двумя из четырех боковых входов в зал — застывшие черные волны, и пена бледных лиц над ними. Если повстанческая армия, возглавляемой Избранной, намеревалась двигаться дальше и взять под контроль головные корабли, ей не оставалось иного выбора, кроме как ломиться в эти две двери и прорываться через зал собраний. У них не будет ничего, кроме жалких щитов да металлического оружия, чтобы противостоять электрической бомбардировке и смертоносным роботам, и в том маловероятном случае, если удастся пробиться сквозь этот поток огня и яда, им все равно придется столкнуться с тысячами людей, опытных в ремесле схватки.