— Вот здесь я и живу, — глаза девушки буравили лицо Андрея.

— Что это?

— Это детский развивающий клуб «Носорог». Там — помещение для обучения игре на гитаре и балалайке, дальше комната театрального кружка, потом — изостудия, а тут — книжная лавка. Книжки любишь? Вот, можешь что-то у нас купить. Дальше по этой стене — кабинет директора Владимира Николаевича, комната для отдыха сотрудников, кухня, ванная и туалет.

— Так ты здесь и живешь?

— Живу.

— Где?

— А везде, — в голосе Саши появилась злость, — тебя детали интересуют?

Она потащила его по обшарпанному коридору, со стенами, покрашенными зеленой краской. «А линолеум какой истертый», — пришло в голову Андрею.

— Вот здесь живу, и здесь, — Саша открывала двери в помещения и указывала на стоявшие в них диваны, — а иногда еще и здесь.

В кухне она вынула из-за холодильника ракладушку с засунутым в нее постельным бельем: «Тоже показать?! Да, я здесь живу. Мою полы, торгую в лавке, охраняю — за ночлег и еду». Андрей растерянно забормотал: «Ну, что ты, Сашенька? Зачем ты так? Чем я тебя обидел?» — «Прости меня. Конечно, ничем. Ты мне так понравился. Ты такой классный. Ну, не могла я тебе всей правды сказать. Боялась, ты со мной и разговаривать-то дальше не станешь…» Она стояла перед ним, опустив голову. Мирошкин подошел к ней и взял руками за плечи: «Ну, зачем ты так? Лучше было всю правду сразу сказать. Неужели ты думаешь, что главное в человеке — московская прописка. Ты ведь такая красивая. Я как увидел тебя в метро — обомлел. А все остальное — неважно». Он прижал девушку к груди и, вдохнув запах недорогого парфюма, поцеловал в голову. Она подняла к нему свое заплаканное лицо и потянулась к лицу Андрея губами. И он поцеловал ее…

В коридоре хлопнула дверь. Саша отстранила его и с какой-то покровительственной истомой в голосе прошептала: «Ох, мужики, мужики… Посиди здесь. Я постараюсь эту старую мегеру уговорить». Она выбежала из кухни. «Что я делаю? — Мирошкин тупо уставился на торчавшую из раскладушки простенькую ночную рубашку. — Надо бежать, бежать. О, Господи! У нее еще и веснушки». В дверях возникла Саша: «Пойдем. Я сказала, что мы вместе учимся и ты зашел мне кое-что объяснить по курсам. У нас есть минут двадцать, пока директор не пришел». Лицо у нее было торжествующее. Они прошли в комнату отдыха. Усаживаясь на драный на подлокотниках диван, Мирошкин спросил: «А директор — это кто?» — «Ну, Владимир Николаевич. Алексеев его фамилия. Прекрасный человек. Он знаком с моей старшей сестрой, она теперь живет в Петербурге и работает моделью. А я решила в Москву ехать. Вот она меня к нему и направила. Он меня и на курсы устроил, и деньги заплатил. А здесь поселил с условием — работай и живи, но чтобы никаких парней. А я вот, видишь, как поступила. Главное, чтобы Валентина ему ничего не рассказала», — Саша кивнула головой по направлению книжной лавки. Она сняла с себя плащ, под которым оказалось желтое вязаное платье — фактически чуть удлиненный шерстяной свитер, он едва прикрывал попу девушки. «Самодельный», — оценил Андрей. Нет, ничего не скажешь, эта самоделка, не скрывая длинные красивые ноги своей хозяйки, в то же время удачно подчеркивала симпатичные округлости ее тела. «Троечка», как минимум! Мой размерчик», — определил молодой человек размер девичьей груди. Увиденное заставило Андрея изменить свои планы в отношении девушки. Он встал с дивана и подошел к Саше: «Только давай договоримся — впредь говорить друг другу только правду». Он потянул ее за руку к себе и попытался поцеловать. На этот раз она вывернулась, вновь произнеся это свое игриво-бабье: «Ох, мужики!» Андрей засмеялся и сел на место.

— Так зачем же ты приехала в Москву? Чего ты хочешь добиться?

— Пока не знаю… Владимир Николаевич сказал, чтобы я думала и присматривалась.

— А почему он запрещает тебе встречаться с молодыми людьми? Может быть — ха-ха — ты ему самому нравишься. Для себя бережет?

— Ты что! Ему лет шестьдесят. Он очень хороший человек…

Когда Саша пресекла вторую попытку Мирошкина поближе

изучить ее тело, он засобирался домой.

— Ты обиделся?

— Нет, что ты. Просто у меня тоже есть дела. Давай встретимся завтра. Когда ты сможешь освободиться?

— Завтра… Завтра у меня курсы в шесть вечера… Я думаю, что смогу отпроситься где-нибудь в два. Приходи в книжную лавку и будь там. Я оденусь, зайду попрощаться с продавцом — завтра Валентины не будет — а ты иди за мной на улицу.

— Хорошо. Только я приду в половине третьего. — Мирошкин прикинул время, необходимое ему на дорогу от школы, и заложил в него небольшой запас.

Остаток дня Андрей убеждал себя не связываться с этой «шалашовкой» — так он почему-то называл Сашу — пугал себя хваткими провинциалками (в сравнении с Серковой он казался себе москвичом), но в половине третьего следующего дня уже копался в скудном книжном развале клуба «Носорог». «В конце концов, — думал молодой человек, — мне ничего не грозит. Ничего она про меня не знает, а если не буду дураком, то и не узнает. А в остальном… Личико, конечно, простенькое — девушка, видно, «из народа», но фигурка точеная, ножки… Чего я?! Ищу какую-то безумную страсть. Вот Поляничко сколько баб за эти годы в подвал перетаскал! А я все в мечтах витаю. Надо проще подходить к вопросу. Главное, всегда носить при себе презервативы». Презервативы, кстати, лежали в боковом кармане куртки. Из дальних комнат клуба слышалось треньканье на балалайке.

— Андрей, пойдем со мной.

Он оглянулся. Перед ним стояла Саша, одетая в белую футболку, старые джинсы и тапочки. «Точно, «троечка», — определил Мирошкин, ощупав ее глазами. — Ой какое лицо колхозное». Волосы девушки были убраны в хвостик, и теперь в глаза особенно бросались ее полуазиатский разрез глаз и курносый нос в веснушках. Такая прическа ее явно простила и портила.

— Куда пойдем? — Андрей был удивлен тем, что девушка не одета для уличной прогулки.

— Владимир Николаевич хочет с тобой поговорить.

«О, Господи, — подумал Мирошкин, — только этого мне еще не хватало». Они двинулись на звук балалайки. Владимир Николаевич оказался атлетически сложенным мужчиной — стариком его нельзя было назвать, слишком он был крепок — со строгим лицом и большой седой шевелюрой. «Чем-то похож на сердитого льва», — определил Андрей. Директор клуба восседал на стуле, а перед ним терзал балалайку сидевший на табурете мальчик лет десяти. «Вот-вот, — сурово ободрял его страдания Владимир Николаевич,

— уже лучше». Появившимся в дверях молодым людям он бросил только: «Обождите», — и Саша повела Андрея на уже знакомую кухню. На его вопросы о содержании предстоящей беседы с директором она отвечала незнанием и с таким напряженным вниманием всматривалась в лицо Мирошкина, как будто ждала от него по меньшей мере внезапного обращения в упыря. Наконец балалайка смолкла, и раздался громкий призыв благодетеля Серковой: «Зайдите». Владимир Николаевич усадил Андрея на ту же ученическую табуретку и выставил из комнаты Сашу, которая с перекошенным от волнения лицом и со скрещенными на груди руками встала было около дверей.