Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За августейшей четой громыхнула дверь. С жутким лязганьем брякнули замки, гулко отозвались засовы.
Оставшись в одиночестве, нянюшка некоторое время беспомощно озиралась. Неверное пламя факелов нисколько не скрашивало окружающий ее мрак, но делало его еще более отталкивающим. Странные железные остовы, предназначенные для испытания на прочность человеческой плоти, отбрасывали неприглядные тени. Нянюшка Ягг поежилась, брякнув цепями.
— Ладно, — сказала она. — Я тебя вижу. Ты кто такой?
Король Веренс подобрался поближе.
— Ну и рожи ты корчил из-за его спины, — продолжала она. — Я с трудом удержалась…
— Никакие рожи я не корчил, женщина. Я лишь хмурил чело.
Нянюшка прищурилась:
— Эге-ге-ге, да я тебя знаю. Ты умер.
— Я предпочитаю выражение «оставил этот мир», — поправил ее король.
— Я бы, конечно, поклонилась тебе[12], — сказала нянюшка, — да вот цепи мешают. Слушай, а ты кота моего, часом, не встречал?
— Встречал. Он находится в одном помещении на верхнем этаже и в настоящую минуту спит. Нянюшка приободрилась.
— Это хорошо, — кивнула она. — А то я уже начала беспокоиться. — И она вновь окинула взглядом стены темницы: — Надо же, какая кровать здоровая…
— Это дыба, — сообщил король и в нескольких словах объяснил ей предназначение устройства. Нянюшка понимающе кивнула.
— Каждый развлекается как умеет, — заметила она.
— Должен сознаться, сударыня, что твои нынешние невзгоды целиком и полностью ложатся на мою совесть, — произнес Веренс, присаживаясь или, по крайней мере, прикладываясь к стоящей поблизости наковальне. — Мне нужно было заманить сюда ведьму.
— Насколько я понимаю, с замками тебе не справиться?
— Боюсь, моих скромных возможностей едва ли хватит на это, но не сомневаюсь, — король-призрак обвел рукой темницу, нянюшку и наручники, — что для ведьмы все это сущая…
— Железо здесь хорошее, — перебила его нянюшка. — Тебе-то все равно, а вот я сквозь него не пройду.
— Я этого не знал, — нахмурился Веренс. — Я был уверен, что ведьмы способны на многое.
— Молодой человек, — разозлилась нянюшка, — ты меня очень обяжешь, если заткнешься.
— Мадам, я король!
— Мертвый король. Будь я на твоем месте, я бы держала свое мнение при себе. Так что остынь да помолчи маленько, будь хорошим мальчиком.
Вопреки всем воплям оскорбленного происхождения, король не посмел ослушаться. Этому голосу невозможно было противиться. Ибо король внимал ему с расстояния в десятки лет, когда он еще пешком под стол ходил. В отзвуках голоса слышалась угроза немедленного препровождения в кровать, если Веренс немедленно, сейчас же не доест суп.
Нянюшка Ягг снова пошевелилась, брякнув кандалами. Она искренне надеялась, что не засидится в этой тюрьме.
— Гм-м, — смущенно промолвил король. — Мне кажется, я должен кое-что объяснить тебе…
— Спасибо, — кивнула матушка Ветровоск и, поскольку Шон явно ждал чего-то еще, добавила: — Молодец, все правильно сделал.
— Да, г'жа, — ответил Шон. — Г'жа?
— Ты хочешь еще что-то рассказать? В крайнем замешательстве Шон принялся теребить край кольчуги.
— Все это вранье, что о маме сказывают, г'жа, — начал он. — Будто она сглаз на честных людей наводит. Ведь неправда это. Было один раз дело, наслала она злой наговор на мясника Дэвисса. Да еще на старика Кексхлеба — за то, что кота ее пнул. Но это ведь не настоящий сглаз, г'жа…
— Слушай, я тебе не г'жа…
— Виноват, г'жа.
— Значит, так о ней говорили?
— Именно так, г'жа.
— Ну, по заслугам. Иногда твоя мать не думает о людях.
Шон совершил перескок с левой ноги на правую.
— Может, оно и так, г'жа, да только и на тебя кое-что наговаривают, г'жа, особенно за глаза, г'жа. Матушка тут же окаменела.
— И что же говорят обо мне?
— Не хотелось бы зря пересказывать, г'жа…
— Я тебя спросила!
Шон тщательно взвесил свои следующие слова. Впрочем, выбора не было.
— Всякие небылицы, г'жа, — пробормотал он, торопясь засвидетельствовать собственную благонадежность. — Мелют языками… Говорят, к примеру, что Веренс был плохим королем, а ты, дескать, помогала ему усидеть на троне. И еще — что прошлогоднюю лютую зиму именно ты на нас наслала и что корова старика Нинонета перестала молоко давать, после того как ты на нее посмотрела… В общем, враки одни, г'жа! — добавил Шон, давая волю верноподданническим инстинктам.
— Это верно, — кивнула матушка.
Захлопнув дверь перед его разгоряченным лицом и с минуту постояв в задумчивости, матушка Ветровоск в конце концов подошла к креслу-качалке и устало опустилась в него.
Спустя минуту она еще раз повторила:
— Это верно. — А чуть позже высказалась более развернуто: — Эта старая корова совсем из ума выжила, но нельзя же позволять людям напраслину на ведьм возводить. Один раз допустишь такое, и все, потом получишь от души. А когда это я корову старика Нинонета сглазила? Не помню такого. Вообще никакого Нинонета не знаю.
Матушка поднялась, сняла остроконечную шляпу с крюка, что был прибит на дверном косяке, и, уставившись в зеркало, принялась пришпиливать ее к своей прическе с помощью дюжины чудовищного размера булавок. Одна за другой булавки исчезали в полях шляпы, такие же острые, как месть Создателя.
На миг исчезнув внутри дома, матушка вернулась со своим ведьминым плащом, который, помимо целевого назначения, служил покрывалом для простуженных козочек.
Когда-то считалось, что плащ этот сшит из черного бархата; теперь же он был всего-навсего черный. Запахнувшись в него, матушка скрепила ворот потускневшей серебряной брошью.
Ни один самурай, ни один странствующий рыцарь не облачались в свои одежды с таким достоинством.
Наконец матушка Ветровоск расправила плечи, последний раз взглянула на свое мутное отражение, тонко улыбнулась, выражая одобрение, и вышла через черный ход.
Общее грозное впечатление было лишь слегка нарушено громким топотом, когда матушка принялась носиться по двору, пытаясь разогнать помело.
Маграт также изучала свое отражение.
В своем гардеробе она откопала платье обжигающе зеленой расцветки, покроя не просто дразнящего, но откровенно вызывающего, — если бы Маграт было чем дразнить и вызывать. Чтобы восполнить вопиющие пробелы, юная ведьма сунула на подобающие места пару свернутых в шарики чулок. Еще Маграт попыталась наложить кое-какие заклятия на прическу, однако та оказалась безнадежно чаронепробиваемой и вскоре снова обрела привычные очертания одуванчика в два часа пополудни.
Маграт даже задействовала некоторые косметические препараты, но и эта мера сногсшибательных результатов не принесла. Опыта по части умащения собственного личика у ведьмы не было, и теперь она опасалась, что спалила ненароком и без того короткие ресницы.
Ее шея, пальцы и руки приняли на себя такую огромную массу серебряных безделушек, что ее с лихвой хватило бы на выплавку столового сервиза, а поверх всего это роскошества был накинут черный плащ, подбитый красным
