– Так что там за колечко у медведя? – Простак поставил коробку на стол, закрыл её.

– Мне-то почём знать? У него спросите, – Сухов указал на дверь, за которой скрылся Егорыч. А потом, словно сжалившись над подозрительностью своих гостей, добавил: – Ладно, не берите в голову. Личная жизнь, образно выражаясь. К делу не относится.

– У вас, Сухов, есть личная жизнь? – поинтересовался Умник.

– А что, хотите быть подружками невесты? – предложил он.

– Личная так личная, – Простак весело смотрел на них. – А то мы, было, подумали, маяк какой.

Сухов удивлённо скривился. Умнику пришло какое-то сообщение. Он с ним ознакомился, произнёс:

– Забавно, – посмотрел на Сухова. – Значит, Форель наш уважаемый не является подозреваемым? Тогда не знаете ли, почему его издатель Григорьев только что купил три авиабилета на Ригу? На себя, супругу и дочь?

– Ума не приложу, – искренне ответил Сухов. – Может, отпуск?

– Ладно, спросим у него, – сказал Простак. – Что это за отпуск такой внезапный. Тем более, у человека там прикуплена недвижимость.

– Сухов, – вдруг позвал Умник.

– Что?

– Ничего, – Простак улыбнулся. – Всё-таки будьте осторожны.

Он сидел в кабинете, в который не допускал никого, и смотрел на свою рукопись. Сухов сейчас не может говорить. И Ванга тоже. В общем-то, это понятно. Непонятно только другое: что происходит? И как такое вообще возможно?!

Он поднялся со стула, того самого, с удобной прямой спинкой, на котором создал четыре книги о Телефонисте и недавно начал пятую. Огляделся по сторонам, стараясь, чтобы его взгляд не казался болезненно-подозрительным, словно кто-то мог его сейчас видеть. Кабинет чист, проверяли, нигде не прячутся видеокамеры-шпионы. В доме давно уже никого не было, кроме Сухова и Ванги, Ольги, Мадам и кроме него самого. О чём думать, а-а? О чём думать, чтобы мысли сейчас не взорвали голову?! Сухов, Мадам. Ванга и Ольга. Эти два вежливых клоуна не в счёт. Да и все они появлялись в разное время.

(Кроме него самого)

О чём думать, где искать ответы? И эти следы в снегу в одну сторону… Он сказал Сухову, что проще всего было бы считать, что он болен. Что у него тяжелейшее раздвоение личности.

– Я болен, да? – произнёс он с мрачной усмешкой.

Но даже если он лукавил перед Суховым, всё равно ничего не получается. У него железное алиби, прежде всего, перед самим собой. Даже если допустить немыслимое, то как бы ни изловчался, как бы ни хитрил его больной ум, чтобы скрыть от него самого следы преступления, он бы не смог всего этого провернуть чисто физически. Он только что поминутно расписал весь свой график на момент появления Телефониста; прекрасно понимая, что всё это бред и паранойя, он всё равно сделал это. И облегчённо вздохнул – ничего не выходило, как ни крути. Близко не лежало. Тогда что? Как текст, который выходит из-под его пера, тут же, иногда с опережением, воплощается в жизнь, становится сюжетом для преступления?

(Я пока закончил свои дела и вернулся)

Он чуть скосил взгляд на рукопись. Она лежала на столе, невинная, ничуть не похожая на ожившее чудовище; просто листки бумаги, которые складывались во что-то большее. И никогда не притворялись, не пытались выдать себя за что-то другое.

– Ты знаешь ответ? – спросил он у рукописи. И тут же подумал: «Писать. Надо писать. Возможно, ответ отыщется, родится из работы. Так бывало всегда с трудными поворотами сюжета. Рождалось порой такое, о чём и сам не подозревал. Повороты, неожиданные ходы, но и ответы тоже».

Пусть он потом над этим посмеётся, над этим то ли первобытным, то ли детским колдовством, но сейчас он обратится кое к кому, кого всегда считал своим другом, кто стоит над рукописью и в редкие счастливые минуты диктует, но всегда приходит на помощь в трудный момент. Некий скрытый от мира огромный писатель, возможно, Великий Урод, ведающий текстами, с которым в самые счастливые, иногда до слёз, мгновения удаётся побеседовать; древнее божество, что вбирает в себя таких оракулов, жрецов, типа него, маленьких, взыскующих, беспокойных, любопытных человечков, которых он то милосердно одаривает, то, наоборот, бывает непереносимо жесток. Но бесполезно спрашивать напрямую, он не слюнявая муза, чтобы вымаливать на коленях; дистанция, ирония и много-много слов, чтоб он иногда, на мгновение показал себя и тут же скрылся, оставив на столе такую вот рукопись. И спрашивать, обращаться надо к собственным персонажам, они такая же часть…

– Заговора, – хихикнул он. И снова огляделся по сторонам. Взял лист бумаги, ручку, пробормотал:

– Ну что, вздумал поиграть? Урод…

И написал, обращаясь к Телефонисту: «Кто ты? Откуда ты взялся? Из какой тьмы пришёл? Я ведь могу и убить тебя, и мы оба знаем, как. Поэтому ответь, где зловонное логово, в котором ты спишь?» Подумал, написал: «Какая твоя часть была в моём доме?» тут же это зачеркнул и написал: «Кто ещё, кроме меня?»

Подумал, усмехнулся, написал почему-то наискосок: «Решил побыть живым персонажем? Супергероем? Давай! Все эти вопросы войдут в пятую книгу. Подумай над тем, каким из них ты подавишься. Уверяю – рано или поздно так и будет. А потом я соберу вопрос, который заставит тебя выползти, показать свою успешную обаятельную физиономию и ту больную тварь, которая за ней маскируется. Я ещё не знаю, как он прозвучит, этот вопрос, но ни ты, ни я его не спутаем».

Он перестал писать. Это всё не то! Даже в качестве детской молитвы-колдовства. Очень похоже, что он бранится, и очень похоже, что ему страшно. Посмотрел на рукопись. Лежала аккуратным самодовольным прямоугольником, словно усмехаясь над его беспомощностью. Но…

– Есть контакт, да? – спросил он у рукописи.

Это было так. Где-то в неведомой тьме своего собственного логова Великий Урод ему снисходительно улыбнулся.

Эй, дай чиркалку, просишь ты. Моя сестра. Я даю, хотя мне страшно. Большая спичка; мы их называем «Охотничьи», проходит по ребристой поверхности коробка, осыпаясь искрами, и воспламенятся. Мы знаем, кто это сделал, но не беспокойся ни о чём. Огонь священен, а всё остальное я изгнал из нашей памяти, и Тьма уже не сможет ничего изменить. Я укрою тебя от неё, спасу, как ты всегда спасала меня. Ты разделила нашу силу пополам и взяла на себя Тьму, но теперь уже всё закончено. И Тьма, наша старая подружка, знает об этом; она стала приходить к тебе всё реже, возможно, ещё и заявится разок, чтобы исчезнуть навсегда. Потому что тот, кого мы ждали, теперь пришёл. Я чувствую его, осталось только протянуть руку.

– Вы не понимаете: это очень важно для него, – говорил Форель. – Простите, я не знаю, как это звучит по науке, но обладание – очень важный аспект его психологической картины. Символика и обладание – можно сказать, системообразующие векторы его психофизики, личности Телефониста.