Если же Мао Цзэдун сидел в мягком кресле, то тогда, когда приходили товарищи по партии, он обычно не привставал, а лишь делал жест рукой, приглашая товарищей тоже сесть, а когда они садились, то разговор шел о деле; посторонние темы почти не затрагивались.

Если же речь шла о товарищах, которых он в течение длительного времени не видел, то Мао Цзэдун вставал, встречал их и пожимал им руки, но ни в коем случае не выходил из дверей навстречу им; ну, за исключением тех ситуаций, когда в момент прибытия гостей он уже находился вне своей комнаты; в противном случае он из комнаты не выходил.

[…] Мао Цзэдун как будто бы намеренно ограничивал и сдерживал себя; он не развивал личные дружеские отношения, которые выходили бы за рамки товарищеских отношений и отношений соратников по борьбе, ни с кем-либо одним, ни с какими-либо несколькими главными ответственными руководителями партии, правительства, армии. Товарищеские отношения оставались именно товарищескими отношениями. Он всемерно избегал того, чтобы товарищеские отношения осложнялись чрезмерно теплыми личными чувствами. Например, с Чжоу Эньлаем он сотрудничал, и их связывали общие дела на протяжении нескольких десятилетий. Тут дело доходило вплоть до того, что не было по существу ни одного вопроса, касавшегося одежды, питания, жилья, транспорта для Мао Цзэдуна, которые бы не были каждодневно и ежечасно предметом прямой заботы и попечения со стороны Чжоу Эньлая. Комнаты, в которых жил Мао Цзэдун, по большей части были выбраны Чжоу Эньлаем. В годы войны и в периоды чрезвычайного положения Чжоу Эньлай обычно сам предварительно проходил частично, дабы убедиться в том, безопасно ли это, те пути, по которым предстояло проследовать Мао Цзэдуну; Чжоу Эньлай постоянно осведомлялся, что ест Мао Цзэдун. Дружеские чувства, которые их связывали, должны были быть необычайно глубокими. Каждый раз в ключевые моменты Мао Цзэдун всегда, проявляя доверие, передавал высшую власть Чжоу Эньлаю. Однако за те 15 лет, что я провел подле Мао Цзэдуна, я никогда не слышал, чтобы он сказал Чжоу Эньлаю хотя бы одну фразу, которая выходила бы за рамки товарищеских отношений и являлась бы проявлением личных чувств.

Все это связано вне всяких сомнений с историей и с современным состоянием нашей партии. В ходе многолетней вооруженной борьбы освобожденные районы были отделены один от другого; они были вынуждены вести боевые действия самостоятельно, то есть самостоятельно бороться за выживание, самостоятельно добиваться расширения своей территории; при этом было немало проявлений того, что именовалось «горным местничеством», когда каждый считал себя «выше всех на своей горе». Дело обстояло именно так, как говорил об этом Мао Цзэдун: «Было бы чудом из чудес, если бы в партии не было фракций». Мао Цзэдун же был вождем всей партии, партии в целом, поэтому он не мог позволить себе иметь любимчиков и не мог допустить того, чтобы кто бы то ни было ощущал, что к нему у Мао Цзэдуна имеется особое отношение. Возможно, что это лишь одна из причин того, что в партии у него среди товарищей не было, скажем так, слишком многочисленных и слишком глубоких дружеских связей.

В силу этого неизбежным оказалось возникновение следующей ситуации: целый ряд товарищей, в том числе руководители высокого ранга, встречаясь с Мао Цзэдуном, просто при одном его виде вели себя по отношению к нему весьма и весьма уважительно, держали себя в строгих рамках и даже чувствовали себя напряженно, скованно; они не могли свободно высказать то, что им хотелось бы сказать. По мере того как авторитет Мао Цзэдуна день ото дня возрастал, все это становилось все более серьезным. Я лично считаю, что в этом один из источников того, что в конце 1960-х и в 1970-х годах в определенной степени сформировалась «система, при которой все решает глава семьи», появился, как говорится, тот самый «зал, в котором ораторствует лишь один человек».

Из этого правила были два довольно ярких исключения: Пэн Дэхуай и Чэнь И.

Отношения Пэн Дэхуая с Мао Цзэдуном носили привкус глубоких дружеских чувств. Они разговаривали между собой искренне, откровенно, не заботясь о форме выражения мыслей, даже грубовато. Они смело шутили, ссорились, ругались. В то время, когда мы шли с боями по северной части провинции Шэньси, в партии в целом давно уже стало привычным обращение «председатель Мао», и один только Пэн Дэхуай все еще прямо говорил Мао Цзэдуну: «Мао, старина». Вероятно, именно он был тем человеком в партии, который позже всех перешел на новое обращение к Мао Цзэдуну. Когда он беседовал с Мао Цзэдуном, то зачастую отчаянно жестикулировал, голос его гремел и заполнял помещение; он говорил быстро, как строчит пулемет. В этих случаях и Мао Цзэдун начинал говорить с большим воодушевлением, брови его взлетали и танцевали; это было просто-напросто похоже на известную картину, на которой изображено, как два старых друга «срывают с места огромную гору». И так все это продолжалось вплоть до Лушаньского совещания (1959 г. – Прим. пер.); в Лушане Пэн Дэхуай в разговоре с Мао Цзэдуном в последний раз дважды «поминал мамашу», то есть матерно ругался. После Лушаньского совещания, когда через некоторое время Пэн Дэхуай вновь встретился с Мао Цзэдуном, он переменился, был молчалив и неразговорчив; он даже чувствовал себя скованно.

У Чэнь И был свой своеобразный стиль общения с Мао Цзэдуном. Он каждый раз при встрече с Мао Цзэдуном обычно звонко щелкал каблуками, вытягивался во фрунт и рапортовал: «Председатель, разрешите доложить. Чэнь И прибыл с докладом!». Или так: «Председатель, я прибыл». Мао Цзэдун в ответ махал рукой: «Садись, говори сидя». И тогда Чэнь И лучезарно улыбался, заразительно смеялся и «давал себе волю». А когда он начинал шутить, то в комнате Мао Цзэдуна воцарялось оживление. Иной раз он и Мао Цзэдун вступали в соревнование: они наперебой вспоминали и читали стихи; это относилось к области личных отношений. В партии с Мао Цзэдуном смог установить отношения глубокой дружбы, личные отношения, пожалуй, один лишь Чэнь И. Он был по натуре своей человеком живым, жизнерадостным, голос имел зычный; у него в характере были качества поэта, то есть напор, порыв и горячность. Когда он искренне радовался, то у него руки и ноги ходили ходуном; свою речь он сопровождал раскатистым хохотом; он был очень непосредственным человеком; он просто заражал окружающих своим настроением. Чэнь И был тем человеком, который нравился Мао Цзэдуну. В 1970-х годах Мао Цзэдун только один раз принял участие в траурном митинге. Это был митинг на похоронах Чэнь И.

[…] Мао Цзэдун в тех вопросах, когда речь шла о принципиальной борьбе или о борьбе принципов, никогда не шел на уступки; никогда в истории он не успокаивался до тех пор, пока не одерживал верх.

[…] Мао Цзэдун, по сути дела, не имел контактов с товарищами по партии, не говоря, конечно, об отношениях по работе. Только Чэнь И был тут исключением; они встречались и читали друг другу стихи. С другой стороны, у Мао Цзэдуна существовали отношения глубокой личной дружбы со многими видными демократическими деятелями вне партии (то есть вне КПК. – Прим. пер.); встречи их были довольно частыми, однако по работе они встречались не много.

[…] Если уж говорить о моих наблюдениях за те 15 лет, то надо сказать, что наедине с нами, то есть с теми людьми, которые «были подле него», Мао Цзэдун вел себя как совершенно простой обыкновенный человек.