Если не считать последнего слова, то надпись вполне понятна — «Сие есть памятник Марка Вергилия Эврисака, пекаря и поставщика», — но не совсем ясно, что значит слово apparet, особенно если учесть, что текст этим словом заканчивается. Филологи спорят до сих пор. Одно предположение гласит, что это глагол apparere, «быть очевидным», и он значит в этом контексте что-то вроде «а вы как думали?».

Рядом с гробницей тогда же нашли рельеф, изображающий мужчину и женщину, урну для праха в виде хлебной корзины и плиту с еще одной надписью: «Была Атистия супруга мне и женщина прекрасная, ее от тела останки что остались, те в этой хлебнице лежат». Эврисак, судя по всему, был человек эксцентричный. Рельеф и надпись сохранились в Капитолийских музеях, «хлебница», к сожалению, пропала.

Греческий когномен пекаря («Эврисак») и отсутствие указаний на отца и деда, почти обязательное в могильных надписях свободнорожденных римлян, позволяют считать, что он был вольноотпущенником. Эта интерпретация (с которой довольно трудно спорить) долгое время влияла на трактовку гробницы Эврисака в научной литературе. В ней видели свидетельство дурного вкуса, отказ от традиционных римских ценностей — умеренности и аккуратности; ее сравнивали с гробницей, которую воображает для себя вульгарный нувориш Трималхион, персонаж знаменитого романа Петрония Арбитра «Сатирикон»:

Конечно, поставь мою статую. И пусть моя собака лежит у моих ног, и венки, и благовония… И добавь надпись: ЭТОТ ПАМЯТНИК НАСЛЕДНИКАМ НЕ ПЕРЕДАЕТСЯ. Еще изобрази, если можно, пиршественный зал, и чтоб весь народ пировал за мой счет. А как тебе вот такая надпись — ГАЙ ПОМПЕЙ ТРИМАЛХИОН МЕЦЕНАТИАН

Но можно посмотреть на гробницу Эврисака и более сочувственным взглядом. Увидеть в ней свидетельство характерной для Рима социальной мобильности. Услышать рассказ о жизни (и смерти) человека, который на излете республиканской эпохи добился богатства, общественного признания, почета собственным трудом и собственными руками. Который самозабвенно гордился своим ремеслом. На рельефах, опоясывающих верхнюю часть гробницы, изображены разные этапы приготовления хлеба: работники несут зерно, ссыпают его в большие меры, взвешивают, передают оптовым закупщикам; зерно мелют (движущая сила мельницы — довольно мрачные ослы), просеивают; наконец, тесто размешивают (снова не без помощи тягловой силы), раскатывают, выпекают в печи. Даже сам памятник построен так, чтобы напоминать о хлебопекарном ремесле: вертикальные трубы в нижнем ярусе, возможно, изображают башни для хранения зерна, а горизонтальные отверстия, которые пока никому не удалось объяснить удовлетворительно, могут изображать тестомешалки (или, по одной радикальной гипотезе, даже быть настоящими тестомешалками, встроенными в гробницу).

Если пойти от Порта Маджоре вдоль Аврелиановой стены строго на юг, то очень скоро дорога приведет к церкви Санта-Кроче-ин-Джерузалемме (Святого Креста в Иерусалиме), которая стоит бок о бок с внушительными античными руинами, до которых туристы обычно не добираются (и которые, как правило, можно лишь осмотреть снаружи). Эти руины — так называемый Лагерный амфитеатр (Amphitheatrum castrense) и Сессорий, здание, которое использовала как личный дворец св. Елена, мать императора Константина.

От амфитеатра (который был построен целиком из бетона и кирпича, почти без каменной облицовки) остался только самый нижний ярус, да и в том арки были замурованы, когда здание встроили в Аврелиановы стены. Амфитеатр административно принадлежит церкви по соседству, и хотя попасть внутрь нелегко, на спутниковых фотографиях видно, что в древних стенах разбит регулярный парк.

Церковь Св. Креста в Иерусалиме, по легенде, была построена в начале IV века вокруг одной из комнат дворца Елены — той комнаты, в которой хранились так называемые «страстные реликвии». Это были священные предметы, привезенные Еленой из путешествия по Святой земле: фрагмент трехъязычной надписи на кресте («Иисус Назорей, царь иудейский»), две колючки тернового венца, которым пытали Христа, кусок гвоздя, три маленьких деревянных фрагмента Истинного Креста — того, на котором Христос был распят; а также большой кусок креста «благоразумного разбойника» (который признал божественную сущность соседа по казни), кость указательного пальца св. Фомы («неверующего»), который тот вложил в рану воскресшего Учителя; куски колонны, возле которой Христа били плетьми, и так далее. Между прочим, название церкви членится не как «Церковь креста, который находится в Иерусалиме», а как «Церковь в Иерусалиме, в которой хранятся частицы Истинного Креста»: Елена привезла в Рим иерусалимскую землю, и ей покрыли пол церкви, так, чтобы та по-настоящему находилась «в Иерусалиме».

Гробница Эврисака. Реконструкция.

Лагерный амфитеатр. Гравюра Э. Дюперака, xvi век.

На первых страницах «Мастера и Маргариты» Воланд сообщает Берлиозу и Бездомному, что он-де — единственный в мире специалист по рукописям чернокнижника Герберта Аврилакского и именно поэтому его пригласили в Москву. Гербертом Аврилакским (или Орильякским) звали в миру римского папу Сильвестра II, первого француза на престоле святого Петра. По легенде, церковь Санта-Кроче-ин-Джерузалемме стала для него роковой. Ему было предсказано, что он умрет, если отслужит мессу в Иерусалиме. Герберт-Сильвестр усвоил этот урок, и на Святую землю не стремился. Но как-то раз после службы в римской церкви Св. Креста ему стало плохо, а когда ему сообщили и объяснили полное название церкви — было поздно.

Если пройти от Санта-Кроче на запад по Виале Кастренсе, вы придете к тому месту, где кости Сильвестра II нашли упокоение — впрочем, условное.

Почему условное? Сильвестр II похоронен в соборе Св. Иоанна Латеранского, и над его могилой начертаны довольно неуклюжие латинские стихи, которые начинаются так: Iste locus mundi Silvestri membra sepulti venturo Domino conferet ad sonitum, т. е. «Здесь покоятся бренные члены Сильвестра, который встанет по звуку при явлении Господа». Иными словами: Сильвестр восстанет из мертвых, когда Господь придет во славе своей, под звуки трубы Судного дня. Но народная молва перетолковала эти слова по-своему: грядущий Господь был переосмыслен как новый папа, а звуки — как грохот костей. Отсюда легенда: перед смертью очередного папы в гробнице Сильвестра II что-то тихонько громыхает.