Теперь уже Ветлугин задал головоломку Кныпу. И теперь уже Кныпу нужно было догадаться, о каком месте идет речь. Но по их правилам разгадывать надо, как ходы в шахматах. И сразу возникло именно то, чего им не хватало для завершения встречи. Чувствовалось, как ожил, напрягся Кнып; он то и дело ерзал, метал на Ветлугина нервные взгляды. Его большие, выпуклые глаза мерцали, вспыхивали, стекленели. И закрутился, заспиралил витиеватый обмен умозаключениями.

— Духовность — это не культурный набор, не набор знаний, — возбужденно заговорил Кнып. — Это прежде всего мысль! Мыслят избранные. Да! Им это дано. Только мыслящие духовны! Выросший среди философов не научится мыслить, если он этой способностью не одарен. Но он обязательно будет культурным. Нести в себе сумму знаний — и это уже прогресс! Между прочим, — заключил он, — жены философов никогда не становились философинями. Не могли, им этого не дано. А те, кому это дано, должны обладать свободой воли и отсутствием догмы.

— Разве заповеди человеческие идут от философов? — вяло начал Ветлугин. — Нынче модно думать: из высшего Космоса. Но нами пока правит не вера, а намерения, поступки. — Он помолчал и заговорил, раскаляясь: — Мир все еще осуществляет идеи девятнадцатого и даже восемнадцатого веков, и вот здесь, на Западе, обнаружился кризис. Пытаются срывать покровы со всего. Будто во спасение, во имя очищения, выживания. Тупик! А мысль уже формирует новое сознание, новые представления. Но большинству они еще непонятны, незаметны. — И заключил: — Как глухой конец прошлого века аккумулировал бури нынешнего, так и сейчас происходит аналогичное в европейской цивилизации. Погибнет она или выживет? Кто откроет этот всемирный исторический закон? Но ведь он существует!

— Я не сомневаюсь, — убежденно заявил Кнып, — что коллективная человеческая душа бессмертна. Умрет ли человечество? Погубит ли себя? Не знаю. Но я знаю, что оно должно жить в нравственном законе, чтобы не исчезнуть. Безрассудство плоти губительно. Плотское самоутверждение иссушает души. Исчезает абстрактное мышление, а значит, и духовность. Человек возвращается к первобытности, к простому воспроизводству. Как все живое под лучами Его Превосходительства Солнца. — Кнып крутился вокруг той загадки о «плотском месте», куда теперь вез его Ветлугин, как бы возвращая долг, и ему очень хотелось догадаться, распознать, что же это за место, до того, как они туда прибудут. — У плотского как тако-вого, — продолжал он, — нет понятий добра и зла. Его самоутверждение страшно, потому что это прежде всего жестокий закон истребления всего непохожего, неугодного, мыслящего. Да! Мы ведь знаем фашизм...

Ветлугин остановил машину.

— Куда мы приехали?! — воскликнул Кнып и беспокойно приник к лобовому стеклу. Нет, ему все же не хватило ветлугинского хладнокровия. — Что это? Что здесь? — растерянно вопрошал он.

Перед ними было освещенное массивное здание викторианского стиля. В темноте, чуть издалека, оно плыло, будто огненный лайнер в черной ночной бескрайности. Но вокруг, в полумраке, суетливо и оживленно сновали люди, подъезжали и отъезжали машины — грузовые и легковые. В них что-то грузили, из них что-то вытаскивали. И все это было уверенно, по-деловому, как днем.

Ветлугин молчал, и Кнып сник. Они направились к огромной сверкающей арке, к зеву этого странного, необычного ночного заведения. И в трех шагах Кнып еще не догадывался — что это? Но лишь только они прошли арку и очутились в огромном внутреннем пространстве, переполненном светом, перед рябящей далью красного мяса, он понял и ошеломленно остановился. Рядами в бесконечность висели освежеванные туши.

— Оптовый рынок, — небрежно пояснил Ветлугин.

Кнып растерянно молчал.

— Я никогда не видел такой массы... — он запнулся, — столько туш.

— Еще недавно живых, — заметил Ветлугин.

— Неужели все это съедят? — наивно, как ребенок, спросил Кнып.

— Сегодня же, — уверенно ответил Ветлугин.

Они медленно шли, как на выставке, разглядывая безголовые туши. Останавливались у ниш, над которыми витиеватой готикой или печатной простотой обозначались названия фирм, основанных недавно, и сто, и более лет назад, — Смиты, Крофты, Тейлоры с сыновьями и братьями. И смотрели, как сумрачные мощнорукие мясники с умелой легкостью топорами рубили туши, разделывая их по правилам на куски. На сизые горки почек, на бордовую слизь печени, на ведра с кишками, на головы — бычьи, бараньи, свиные с недоуменно открытыми пустыми глазами. И всюду — на белом кафеле стен, на цементном полу, на мраморных прилавках, на руках и фартуках смитов, крофтов, тейлоров была кровь: то чернела запекшаяся, то, расплываясь, алела свежая.

Кнып побледнел, выглядел потрясенным.

— Пойдем, я тебе покажу одно представление, — небрежно бросил Ветлугин.

— Может быть, хватит, — взмолился тот.

— Нет, оно стоит того.

Они миновали австралийские, аргентинские, новозеландские фирмы, и Ветлугин привел его в шотландские ряды к нише, где уже толкалась жадно глазеющая группка туристов. На железной перекладине со связанными конечностями висел живой, темношерстый баран. Он вертел узкой головой с большими, насмерть испуганными глазами. И пытался жалобно блеять, однако из него вырывались лишь глухие хрипы. Веселый конопатый шотландец с рыжей бородкой в национальном костюме — черной суконной безрукавке, шерстяной клетчатой юбке и серых гетрах — самодовольно улыбался, ловко точил один о другой короткие ножи. Он кривоного подошел к барану и быстрыми движениями сделал круговые надрезы у задних копытц, полоснул по ногами и тонко взрезал живот. От боли баран неистово задергался, захрипел, конвульсируя. В его молящих глазах отразились безумие и ужас. Шотландец заученно улыбнулся, как делается перед публикой, и тонким фальцетом выкрикнул: «Он еще будет дергаться и когда мы с него сдерем шкуру» И подмигнул. В дальнем углу красовался рекламный картон: «Самая свежая баранина от братьев Смусов».

— Пойдем! — взвинченно потребовал Кнып.

— Конечно, Артем, — сразу согласился Ветлугин. И добавил, почти точь-в-точь повторив слова Кныпа: — Я сожалею, что привез тебя в это заведение.

— Живодерня! Кровавая живодерня! — ругался тот и прямо-таки убегал из скопища мяса.

На улице он увидел свободное такси и замахал рукой.

— Я тебя подвезу, — предложил Ветлугин.

— Хватит, повеселились, — раздраженно и даже обиженно сказал гроссмейстер. — Я сам доберусь. Прощай, Ветлугин.

— До следующей встречи, Кнып.

— Пожалуй, нет.

— Пожалуй, да.

— Пусть будут твое «да» и