А на противоположной стороне улицы портье одного из больших многоквартирных домов, что расположены вдоль Грамерси-парка, увидев, что мужчина и женщина не на шутку озадачены картой и садом, переходит через дорогу и любезно спрашивает:

— Могу ли я чем-нибудь вам помочь?

Подобное предложение кажется супругам довольно милым со стороны незнакомца, и молодой человек говорит:

— Да, благодарю вас. Нам как раз случилось заметить этот парк, он просто прелестный, но все ворота почему-то не открываются.

— Понятное дело, не открываются, — говорит портье, словно никакой более очевидной констатации факта он в жизни своей не слышал. — Еще бы они открывались!

— Что вы имеете в виду? — недоумевает молодой человек. — Но как же в таком случае в него попасть?

— Вы туда не попадете, если у вас нет ключа, — отвечает портье.

— Ключа? — переспрашивает молодой человек.

— Это частный парк, — поясняет портье таким тоном, каким обычно отдают указания малым детям.

— Понятно, — говорит молодой человек. — А не могли бы мы всего лишь на минутку туда зайти и осмотреться? Нам просто случилось пройти мимо, а парк такой прелестный…

— А зачем вообще, по-вашему, существуют правила? — орет портье, внезапно сбросив маску. И вид у него при этом такой, как будто этот робкий молодой папаша, выплачивающий огромные проценты по закладной и полностью лишенный здравого смысла, оторвал его от работы в многоквартирном доме и перетащил через дорогу, чтобы назадавать занятому человеку целую уйму идиотских вопросов. — Если бы мы позволяли каждому встречному-поперечному всего лишь на минутку туда заходить и осматриваться, тогда мы с таким же успехом могли вообще ликвидировать всякие правила. Верно?

— Постойте, погодите минутку! — начинает молодой человек. В конце концов, беднягу можно понять: какой-то наглый портье пытается облаять его в присутствии жены и ребенка.

— Сами погодите минутку! — обрывает его портье.

Тут ребенок несчастного малого начинает плакать, а жена смотрит на мужа в надежде, что он все-таки найдет какой-то выход из этой глупой ситуации. Молодой отец пытается быть твердым и говорит: «Послушайте…» — однако портье опять не дает ему продолжить и заявляет:

— Некоторые люди, как я погляжу, вообще не имеют представления, зачем у нас существуют правила!

Ребенок плачет еще громче, и молодая женщина пытается его утихомирить. Тем временем часть старых, артериосклеротических посетителей Грамерси-парка с шарканьем подходит к железной ограде и принимается наблюдать. Судя по выражению их лиц, дай им только в руки по автомату, они бы немедленно перекосили всех молодых родителей, которые неспособны справиться со своими писклявыми отпрысками, — или, во всяком случае, поубивали бы всех детишек, следуя традиции незабвенного Ирода. Молодой человек, понятное дело, унижен, и весь остаток дня бедняга проведет, разными тайными способами выплескивая свою досаду на жену и ребенка при каждом очередном воспоминании о том, как он не сумел поставить на место того портье. И хотя весь день пройдет в дыму взаимных обид, но никто из молодых супругов так и не поймет того, что портье, будучи членом главной лиги, всего лишь занимался своим обычным делом — приглядывать за кварталом, а если потребуется, то и отваживать оттуда чужестранцев.

Тайный порок нью-йоркских таксистов представляет собой примерно то же самое. Все они втайне наслаждаются транспортными потоками Нью-Йорка. Таксисты считают их транспортными потоками главной лиги, самыми крутыми во всем мире. «Черт возьми, мы движемся в транспортных потоках главной лиги!» — вот что стоит за доброй половиной всех тех воплей, которые они издают. Это объясняет их неослабевающую, поистине непобедимую грубость. Все таксисты непоколебимо верят в то, что это транспортные потоки главной лиги, а следовательно, все, кроме членов главной лиги, должны держаться от них подальше, поскольку им там просто нечего делать. Припоминаю одного водителя, такси которого катило как раз за автомобилем какой-то женщины, явно заплутавшей в самой гуще транспортных потоков на углу Пятой авеню и Сорок второй улицы, — очень хорошо одетой пожилой женщины, понятное дело, растерянной и напуганной. Высунувшись из бокового окна, таксист принялся дико на нее орать:

— Эй! Коза!

Женщина не обратила на него ни малейшего внимания, но таксиста это ничуть не смутило. Он заорал снова:

— Эй! Коза!

Женщина даже не дернулась, и таксист опять заорал, тоже застряв в самой гуще транспортных потоков:

— Эй! Коза!

Женщина никак не отреагировала, и таксист повторил:

— Эй! Коза!

Она упорно не поворачивалась, так что таксист все время продолжал твердить: «Эй! Коза! Эй! Коза! Эй! Коза! Эй! Коза!» Орал он самым громким голосом, какой только можно себе представить. Почти все таксисты развивают его в процессе подобных концертов. Горло водилы словно бы обогащает и сжимает звук при помощи флегмы, соплей, табачной пены, золотых коренных зубов, пропитанных жиром миндалин, зубной гнили, пивного выхлопа, тяжелого запора и закупорки пазух: «Эй! Коза!»

В конце концов женщина, окончательно потеряв терпение, в ярости резко повернула голову. В данный момент ей уже явно было наплевать на то, какие автомобили куда едут. И как только она разворачивается, таксист принимается сверлить глазами ее лицо и орать:

— Эй! Коза! Смотри, куда едешь! Жопа с ручкой!

А затем он срывается на первой передаче, бросая ей прямо на колени славный, влажный, вонючий спрей выхлопа и словно бы говоря: «Вот так-то, леди, это вам не хухры-мухры, здесь вам транспортные потоки главной лиги!»

Самое любопытное, однако, заключается в том, что по-прежнему существует целый класс интеллектуалов, куда входят даже серьезные писатели, которые, рассуждая о нью-йоркских таксистах и грязи, нечистом воздухе, перенаселенности, шуме, грубости и прочем в таком духе, говорят, что, мол, вопреки всему, даже все вышеперечисленное добавляет свою частичку к «магии» этого города. Они действительно пользуются такими словами, как «магия», говоря о том, как их все это вдохновляет. «Магия» и прочие подобные эвфемизмы, подобно некоторым нестареющим выражениям XIX столетия, на самом деле являются бессознательным переводом слова «статус». Да, в Нью-Йорке существует уйма магии, если вы достаточно высоко сидите, употребляете пару бокалов виски со льдом перед обедом и смотрите на огни большого города, пока кровь поднимается в ваш милейший и светлейший ум, подобно пузырькам заряженной электричеством воды. Павлову, а вовсе не Фрейду есть что сказать насчет Нью-Йорка. Все выходит так, словно Нью-Йорк работает согласно принципу удовольствия, подобного тому, что был случайно открыт, когда в мозг простого пса поместили электрод и этот самый электрод попал в некий дотоле неизвестный центр удовольствия. Таким образом, вышеупомянутый пес мог заводиться при подаче импульса и испытывать загадочное ощущение путем нажатия лапой на педаль, что он проделывал снова и снова. Этот мозговой центр не имел ничего общего с обычными органами чувств. Перед псом могли ставить миски с едой, подводить к нему сук, но он не испытывал ни малейшего желания отказываться от педали. Пес просто продолжал на нее нажимать, снова и снова, без сна, без еды — до тех пор, пока напряжение от голода и усталости не становилось слишком сильным и он просто не валился набок, в качестве последнего жеста слабо протягивая лапу к педали, которая расшевеливала загадочный центр удовольствия по ту сторону чувств посредством простого, прямого импульса в мозг.