Лукас закрыл глаза. Он вяло размышлял о самоубийстве, о способе и подробностях его совершения. Эта мысль всплывала время от времени; в последние месяцы она приходила на ум каждый раз, когда он на мгновение оставался в тишине и спокойствии. Если размышлять логически, у Лукаса все было схвачено. У него была своя ампула с ядом, утешительный результат тесных контактов в дипломатических кругах, а не с мафией или маргиналами. Люди, работающие на Ӧссе, просто имели доступ к подобным вещам. Также все они были осведомлены, что в определенных обстоятельствах им придется использовать этот яд, и, прежде чем покинуть Землю, должны были подумать, способны ли они на это. Лукас не был исключением – и он давно задал себе этот вопрос. Задавал его себе снова и особенно настойчиво, когда шел к Брайану Колдуэллу в подземный храм. Задавал его себе сейчас. И отвечал на него, как всегда, одно и то же. Он почти точно знал, что сегодня эту тяжелым трудом заработанную ампулу еще не выпьет. Но так же точно он знал, что однажды это сделает.

Уже скоро.

Отравиться моментально действующим ядом – это самый удачный способ, который выбрал его разум. Способ культурный, налаженный, быстрый. К рациональным планам на уход из мира давно было нечего добавить. Но они и не занимали его воображение.

То, что перед его закрытыми глазами в этот момент отчаяния рисовала фантазия, было ӧссенской смертью – не земной.

Лукас думал об алтаре.

Лучи аиӧ, пылающие темнейшим призывом в полумраке храма. Темная серость сланца и ледяной блеск металла. Лукасу слишком четко вспомнилось это ощущение: холодный камень за спиной и стальная нечеловеческая фигура над головой… шум голосов и запах дыма… прикованные ноги, певучие звуки стихов, протяжный вой труб. Ожидание. Все в нем затрепетало от грусти при мысли, что его смерть на самом деле будет куда банальнее. Разве не было бы бесконечно прекраснее закончить жизнь головокружительным мгновением трагической достойной гибели на ӧссенской сцене, чем ощущать, как жизнь и сила покидают его по-земному – с неловкостью и позором, словно актеры, которые после провала сбегают из театра через черный выход? Лукас вдруг подумал, что и правда хотел бы умереть, как ӧссеане. Что хотел бы чувствовать, как кровь обжигающе хлещет из вскрытых вен.

Его руки отяжелели. Лежа там – в страданиях, слепо, с закрытыми глазами и откинутой головой, – он воспринимал себя как сосуд, полный серебристого прохладного света, окруженного темнотой. Свет этот был отделен от окружающего мира чем-то невероятно хрупким… чем-то, что на самом деле совсем нетрудно пробить. Он точно смог бы, если бы захотел. Лукасу вдруг показалось совершенно естественным, что он может легко убить себя одной лишь мыслью. Достаточно одного отчетливого желания. Лишь мгновение, когда он решится. И свет покинет его, сочась из его ладоней… мягко разольется во все стороны…

Голоса и Звезды так близко.

Лукас долго оставался в таком состоянии, полностью пропитанный мыслью о текущем слиянии. Он не мог пошевельнуть и кончиком пальца; да и не стал бы, чтобы не помешать этому удивительному тихому потоку.

Серебристо-синее слияние.

Но вдруг темноту в глазах разрушил вихрь цветов.

– Так вот ты где, Лус! – зазвучал голос прямо над его ухом. – Я уж думала, где ты шатаешься, раз в доме нет света!

Лукас медленно вздохнул.

– Как прогулка, Софи? – спросил он рассеянно.

Она принялась весело описывать. Лукас слышал ее голос, но почти не воспринимал слов. Он сосредоточился на цветах, которые его сестра ему напоминает: незабудково-синий и светло-зеленый, немного розового. Красиво! Ему совсем не хотелось открывать глаза.

– …ужасно эгоистично с нашей стороны вот так шляться по лесу. Нам весело, а ты тут мучишься, – заключила София. – Опять думаешь о работе, а? И жутко переживаешь.

Рот Лукаса скривился. Нет, до этого момента он не думал о работе. Но теперь начал.

София села рядом.

– Все выходные тебя будто обухом по голове ударили. Не думай, что я не заметила. Признавайся, Лукас. В Совете опять беда?

Лукас улыбнулся вскользь, услышав ее тон. София искренне за него боится! Теперь-то он наконец пришел в себя. Потянулся и заложил руки за голову.

– Чего и стоило ожидать, – допустил он.

Затем посмотрел на нее, но больше не видел ни розового, ни зеленого, ни даже синего.

– Понимаешь… если говорить о фомальхиванине, я делал все это по своей воле, – сказал он. – Когда так рискуешь и ничего не выходит, внезапно всплывает куча других побочных бед. Чтобы вообще попасть на Марс, мне пришлось без объяснений исчезнуть с работы, тайно заполучить корабль, спрятать свой чип под мицелиальной завесой, убегать от ӧссеан… в общем, делать множество вещей, которые выглядят весьма подозрительно. Если бы я притащил Аш~шада в офис к Стэффорду, то получил бы прощение. Но так…

– Стэффорд тебя упрекал во всем этом?! – возмущенно выпалила София. – У мужика ни грамма приличия! Я тебе вот что скажу. Стэффорд сам это планировал! Он заполучил мой номер и пытался меня заставить подсунуть тебе идею лететь на Марс.

– Надо же! А ты что сказала? – заинтересовался Лукас.

– Что тебе ничего подсунуть невозможно, – заявила София. – Я хотела тебе все это рассказать, когда приедешь, но потом мы не встретились, а позвонить тебе было нельзя.

– Стэффорду нельзя верить, – сказал Лукас. – На самом деле он меня очень даже любит, но, если бы я и правда встал у него на пути, он не сомневался бы ни секунды. Он пытался мне угрожать. Даже обвинил меня в госизмене…

– Чего? – взвизгнула София.

– Советовал мне найти адвоката; якобы на мне висит федеральное преступление, потому что я объединился с ӧссеанами против интересов Земли.

София таращилась на него.

– Господи, – прошептала она. И вдруг подскочила. – Лус, нельзя этого так оставлять! Ты ведь невиновен! Нужно собрать доказательства…

– Успокойся, Софи! Сядь. Или я тебе больше ничего не скажу.

София села, пребывая в шоке.

– Ужас какой, – пробормотала она. – Что будешь делать?

– Точно не собирать доказательства, – заверил ее Лукас. – Это они должны доказывать брошенные мне обвинения. Но речь не об этом. Пока ничего не будет, потому что я нужен Стэффорду. Он слишком умный – или, скажем так, слишком непринципиальный, – чтобы вот так просто из святой убежденности закрыть себе какой-то из путей. Пока существует хоть малейшая возможность, что Аш~шада могу привести именно я, он ничего не предпримет против меня. Но быть беде, когда фомальхиванин все-таки объявится. И тем более быть беде, если это будет связано с ӧссеанами. Если Маёвёнё, например, завтра