какое соединение открывает – и что ей не давать себя заметить, уж тем более узнать. Она ищет пути к бегству… но в месте без направлений такое понятие не имеет смысла: нет никакого Здесь или Не Здесь. Чужой голос, острый, словно вспышка рентгеновского излучения, достигает ее.

– Ты не отвечаешь! – взрывается голос из небытия. – Избегаешь обязанности! Не исполняешь приказа, который я дал тебе!

Камёлё чувствует вражду, почти ненависть; непримиримую волю, которая отнимает у нее место, выталкивает ее отсюда, расширяется в ущерб ей, заставляет уклоняться, унижаться, погрузиться в себя… отступать, все отступать, отступать без конца и за все границы. Камёлё парализована ужасом. Этому невозможно сопротивляться. У нее нет тела, но она чувствует оковы, которые тяготят ее и тянут к земле… несуществующий каменный пол, на который натыкается ее несуществующая голова, пока из ран на спине так ощутимо и по-настоящему течет кровь; она на Ӧссе, конечно, как она могла забыть, как могла убеждать себя в ином?.. Ее снова спрашивают, снова допрашивают по церковным законам, как вчера, позавчера и столько дней… ведь она пособничала святотатству, подняла руку на самогό верховного жреца и виновна, все знают, что она виновна, и сама она это знает. Свист кнута. Краткие фразы на ӧссеине. Резкий свет, впивающийся в глаза. Вопросы. Вопросы! Она думает, что не может ответить, не может выдать Луса, его – никогда… но ее воля рвется словно гнилая нить, и губы заговорили бы, если бы только начали существовать.

Но в этот миг перед ней открывается пустота, щель в дверях, надежда. В ней зарождается чувство, что все же существует способ сбежать – что существует место, где она может спрятаться… более того, что ей уже давно это удалось, что она освободилась от их власти, что уже находится не на Ӧссе. Это всего лишь ночной кошмар. Иллюзия. Ложь.

В ней вдруг поднимается упорство, волна ярости, которая пронзает это странное бестелесное безвременье.

– Никто больше не будет мне приказывать! Больше никогда! Я не согласна! Ваши планы меня не касаются! – кричит она безголосо, но тем яростнее.

Чужое сознание отступает. Его искренне удивило, как неожиданно оно столкнулось с сопротивлением. Но тут же голос возвращается, окрашенный яростью.

– Так ты думаешь, что выкрутишься? Что можешь просто сказать, что не хочешь иметь с этим ничего общего? – атакует он.

Его злобный смех ломает ее несуществующие кости.

– Ты ошибаешься. Ты ничто. Лишь грязь, пыль, мусор среди звезд. Либо ты выполнишь задание, либо я найду другого слугу, а тебя уничтожу.

Его смех острый словно лазерный нож. Камёлё чувствует, как он отрезает куски кожи и фальшивой решимости… как в брызгах крови обнажает всю ее неуверенность; она корчится, сходя с ума от боли, совершенно нагая, лишенная мяса, ободранная до кости. Чужое сознание окружает ее… сжимает ее и давит, словно венок из клинков. Минуют мгновения агонии и полного унижения. Оно наполняет ее мысли. Ее раздирает присутствие чего-то безмерного, нечеловеческого, пугающего… божественного.

Божественного. Да, она начинает узнавать. Силуэт тела насекомого выплывает из тумана, статуя из стали, которую она так часто видела в храмах… от которой сбегала и которая все равно ее догнала, поскольку издавна, испокон веков, навеки и навсегда, была и есть в ней, вживленная под кожу, вписанная в траектории ее вен: Бог ее мира, Бог алтарей, Пятерки, крови и смерти, Насекомий бог старой Ӧссе, сам Аккӱтликс. Он наполняет ее. Пронизывает ее. Одаривает ее недоступным знанием.

В ней все сжимается. Ее мысль рвется, свивается словно лопнувшая струна, без напряжения, без сопротивления… и она сдается, склоняет голову, открывает свое сердце, тонет в наплыве всхлипов и слез, парализованная великолепным и пугающим, безумным и нереальным, непосредственным Божьим присутствием. Этому невозможно сопротивляться. Это можно лишь принять.

Озарение.

– Рё Аккӱтликс, я лишь пыль, – шепчет она ему. – Я лишь пыль у твоих ног, Аккӱтликс всемогущий, Господь мой навеки, прими меня в свою Тень, избавь меня от пекла своего недовольства… отпусти мне грех жизни без веры, позволь мне пролить кровь во славу твою… я лишь пыль, лишь пыль…

Слова молитвы на корабельном ӧссеине срываются с ее губ, псалом лардӧкавӧарской мессы, высшая преданность, высшее унижение; и повторить нужно тысячу раз.

* * *

Она очнулась на ковре в той же комнате, изможденная и все еще не в себе. Серебристый холод обвивал ее руку, а зевом присосался к ладони. Камёлё задержала дыхание и оторвала его. В этот раз никаких проявлений сопротивления. Он лишь вяло висел на запястье, а зев нерешительно закрылся.

Фиона все еще спала. Амулет лежал на ее груди, самый обычный кусок металла. На улице светлело.

Камёлё с трудом встала на ноги. Ощущение нереальности сохранялось; силуэт Насекомьего бога висел перед ее глазами, проблескивал между стенами, мебелью и шторами, отпечатался на каждой свободной поверхности, даже на небе. «Видит ли их Аккӱтликс и сейчас? Как далеко простирается его Тень в нормальном мире?» Пока в ее голове крутились теологические вопросы разного уровня сложности, она по привычке убедилась, что не оставила следов, и выбралась на балкон. Амулета глеевари не коснулась.

«Этого фомальхиванин боится? Божьего голоса? С верой у него так же, как у Лукаса, потому он не хочет иметь ничего, что бы о ней напоминало?» – размышляла Камёлё. Вместо того чтобы вызвать такси, она быстрым шагом пошла по утренней улице. «Нет уж, Аш~шад совсем не такой, как Лукас, ни в чем. У него совершенно другие цвета. Настоящая противоположность». Они застыли на ее руках: зеленый, фиолетовый и золотой. Но уже тускнели. По дороге холодный воздух проветрил голову. «О вере и слова ведь не было. Это я так истолковала», – подумала Камёлё.

И тут же она резко замерла – на нее снизошло осознание. «С кем бы я ни говорила, это вряд ли был бог».

Глеевари замедлила шаг. Спешить некуда – пять часов утра, до открытия учреждений еще далеко. Она зашла в парк и упала на ближайшую лавочку.

– Ты избегаешь обязанности! Не исполняешь приказа, который я дал тебе!

Голос еще эхом звучал в ее мыслях:

– Либо ты выполнишь задание, либо я найду другого слугу, а тебя уничтожу.

Камёлё передернуло. «Эти слова были обращены к Аш~шаду? Может, амулет – коммуникатор, с помощью которого с ним может связываться кто-то с Хиваива?» Однако внезапно она поняла и то, что голос говорил на ӧссеине. Что она его знает. И что он ей кое-что чертовски напоминает.

Она закрыла глаза. Парлӱксӧэль. Его эминенция