Делегаты колониальных стран говорили о том, что они еще не готовы к независимости. Пока шла дискуссия, Хрущев сидел за столом своей делегации вместе с министром иностранных дел Громыко и энергично протестовал, стуча кулаками по столу так сильно, что травмировал руку. Но больше всего его обозлило выступление представителя Филиппин сенатора Сумулонга, который заявил: «Если уж говорить о деколонизации, то надо ставить вопрос о том, чтобы деколонизировать страны Восточной Европы, находящиеся под гнетом Советской России, а также азиатские страны, которые колонизировала еще царская Россия и они продолжают быть колониями Советской России».

Хрущева это разозлило. Но Сумулонга тут же поддержали руководители других колониальных держав. В ответ на выступление британского премьер-министра Макмиллана раздались дружные аплодисменты. И тогда гроза разразилась. Хрущев закричал: «Чья бы корова мычала, а ваша бы молчала!»

И до того вышел из себя, что снял ботинок (по одной из версий — летнюю сандалию) и начал стучать им по столу, усиливая свой протест как контраргумент против аплодисментов. Стучал он минуты полторы, все в зале поразились, аплодисменты прекратились, такого в ООН еще не видели никогда. А Хрущев, перестав стучать, поставил ботинок перед собой и сидел с довольной улыбкой.

Говорят, что Андрей Громыко с удивлением покосился на Хрущева, но потом утверждал, что тоже хотел стучать ботинком, да не успел его расшнуровать, а один из членов российской делегации даже предложил ввести такой обычай и подбить для этого туфли гвоздями.

На следующем заседании представитель Гвинеи преподал Хрущеву урок вежливости и осудил его поступок, заявив, что нужно держать себя в руках на заседаниях такой высокой организации. Хрущев потом вынужденно признавался, что у него нет необходимого дипломатического опыта[76].

Все это передавали по мировому телевидению, снимали в хронике, и весь мир стал смеяться над Хрущевым. В Советском Союзе этого не показывали, но Алексей Аджубей, редактор газеты «Известия», описал этот случай как подвиг Хрущева. Алеша откликнулся эпиграммой:

Башмак Никиты

* * *

Фигура зятя Хрущева журналиста Алексея Аджубея была популярна в обществе, благодаря женитьбе на дочери Хрущева Раде он мгновенно выдвинулся далеко вперед, был и главным редактором газеты «Известия», и депутатом Верховного Совета, и членом ЦК партии коммунистов, и секретарем Союза журналистов, и лауреатом Ленинской премии и т. д. Более того, он фактически стал неофициальным советником Хрущева, тот брал его с собой в заграничные поездки, давал ему поручения к главам других государств, даже послал с визитом к папе римскому.

Аджубей был талантливым человеком, однако его угодливость и постоянное публичное восхваление могущественного тестя раздражали людей. Моня Гендель пустил о нем шутку, ставшую любимой поговоркой интеллигенции: «Не имей сто рублей, а женись, как Аджубей». Алеша сочинил эпиграмму:

— Вы слышали? Моня Гендель женится.

— Что вы говорите! Моня женится?

— Да-да, Моня женится.

По подмосковной Малаховке вихрем пронесся слух, все повторяли его друг другу.

С тех пор как Моня, рискуя жизнью, вынес из горящей синагоги древнюю Тору, он стал очень известен среди евреев, верующих и неверующих.

Старейшины синагоги, в черных лапсердаках[77] и с черными бархатными кипами на головах, собрались на обсуждение новости в новом помещении — простой большой комнате. У восточной стены стоял красивый резной шкаф — священный ковчег для Торы, но после пожара прежней синагоги свиток прятали в несгораемый шкаф, скрытый внутри обычного.

Раввин дернул себя за длинную бороду и сказал:

— Вы все слышали? Моня Гендель женится. Мы должны устроить ему традиционную свадьбу по всем еврейским обрядам.

— Ребе, а вы знаете: он женится на еврейке?

— Говорят, на еврейке. Почему вы спрашиваете?

— Если не на еврейке, то как мы можем делать еврейскую свадьбу?

Раввин задумался, помял бороду в кулаке, еще раз дернул:

— Знаете что, я сам его спрошу, еврейка она или не еврейка.

— Ребе, но ведь, кажется, он не соблюдает обрядов.

Раввин занервничал и вырвал волосок из бороды:

— Что значит «соблюдает, не соблюдает»? Он еврей, и он наш герой, спаситель Торы, нашей гордости. И я вам говорю, мы должны устроить ему настоящую еврейскую свадьбу, со всеми традиционными обрядами!

— А это не опасно? Обрядовую свадьбу могут запретить.

В ответ старый раввин взорвался, стукнул кулаком по столу и закричал:

— Евреи мы или не евреи? Неужели мы не имеем права соблюдать наши обряды? Почему, например, таджики или узбеки в их Таджикистане и Узбекистане могут соблюдать свои мусульманские обряды со всеми традициями и устраивать мусульманские праздники, а мы не можем устроить еврейскую свадьбу? Наши синагоги жгут, закрывают, а мы молчим. А я вам говорю, мы должны устроить свадьбу Мони по всем еврейским традициям и обрядам. Точка!

Старейшины расходились, приободренные смелым вызовом, и говорили друг другу:

— А верно, евреи мы или не евреи? Мы должны сделать свадьбу по всем обрядам. Да!

* * *

Моня очень удивился, когда увидел, что бородатый старик раввин в длинном черном лапсердаке идет к нему на дачу. Что его сюда принесло? У раввина было две задачи: узнать еврейка или не еврейка невеста Мони и уговорить его организовать традиционную еврейскую свадьбу. Раввин остановился у двери и стал смотреть, где мезуза[78]. При входе в еврейский дом всем полагается коснуться ее пальцами и поцеловать их. Но мезузы не было.