Несмотря на множество признаков того, что Алексей не хотел или не мог следовать по стопам своего отца и становиться мыслителем или интеллектуалом, временами накатывавшее на Андрея разочарование в успехах мальчика, по-видимому, всего лишь побуждало его прилагать новые усилия в этом направлении. После того как в 1837 году Алексея отослали в московскую школу, Андрей продолжал жадно следить за его успехами, о чем свидетельствует дневник Натальи 1842 года, где она отмечает, как часто Андрей посещал школы, где учились дети, и даже экзаменовал учителей и однокашников Алексея[786].

Представление о том, чего именно опасался Андрей, когда Алексей покинул семейный круг, дает список «отцовских» советов, составленный накануне первого отъезда мальчика из дома в 1837 году, чтобы тот в будущем мог с ним сверяться[787]:

В этом списке «отцовских приказаний» первое место отводится смиренному принятию религиозных ценностей, а второе – тому, чтобы войти в хорошую компанию (что, вероятно, должно было помочь достичь первой цели). Отсылая сына в Москву, Андрей больше всего боялся, что жизнь в этом городе дурно отразится на набожности или нравственных устоях сына. Для Андрея моральная сторона воспитания всегда была по меньшей мере столь же важной, как и усвоение новых знаний, и из приведенного списка ясно, что, отсылая Алексея в школу в надежде, что там он получит более разностороннее и глубокое образование, чем Андрей мог дать ему дома, а также приобретет важные связи, отец все-таки опасался, что в Москве светский характер образования будет угрожать заботливо внушенным Алексею нравственным устоям, которые Андрей считал необходимыми для сознательной взрослой жизни.

В первый год независимой взрослой жизни Алексей вел третий дневник, но и здесь ожидания отца (и уверенность, что Андрей прочитает эти записи, как он читал все, что сын писал ранее) определяли содержание записок, оставаясь мерилом нравственности, с которым молодой человек сверял все свои поступки. Хотя в момент написания этого дневника Алексею было двадцать два года и он служил в армии в Вильно, многие записи выдают явно детские интересы («Василий Андреевич прислал мне конфет и стакан чудесного мороженого»; в другой раз Алексей сопровождал товарища на бал в одолженной у дяди открытой коляске, «чтобы посмотреть иллюминацию»)[789].

Воспринимая дневник в первую очередь как средство общения с родителями, а не как пространство для частных размышлений, Алексей тщательно записывал туда свои скромные расходы вплоть до последней копейки. Служба в гусарском полку была дорогим удовольствием, и Алексей прекрасно понимал, что Андрей и Наталья урезают свои расходы, чтобы заплатить за его мундир и снаряжение в надежде, что в этом полку Алексей заведет полезные знакомства[790]. Равным образом он всегда заботливо фиксировал каждый случай, когда проявлял почтительное внимание к своему родственнику и покровителю, «дядюшке» генералу Павлу Яковлевичу Купреянову, а также случаи, когда генерал одобрял его поступки. Алексей также рассказывал о церковных службах, которые посещал каждое воскресенье и по праздникам, о письмах домой в Дорожаево, которые обычно писал по понедельникам, и даже отмечал то, что либо не участвовал в игре в карты (обычно играли на деньги во время светских собраний), либо играл с дамами на очень маленькие ставки: «Весь вечер мы пробыли у Вас. Сем., у него были Ив. Ив. Соколов и Вас. Андр., они все играли до 2-х ч. ночи в карты, а я посматривал» или «Мы вчетвером играли в преферанс по копейке меди и я выиграл более 35 коп. сереб.».

Алексей также практически каждую неделю в одних и тех же выражениях писал, какую радость испытывает, получая письма из дома («Получил вдруг два письма с почты от Пап-ки, Мам-ки и сестрицы и весьма им обрад-ся»), хотя некоторые записи, например об особенно интересных письмах или о том, как он их перечитывал, показывают, что его «радость» была чем-то большим, нежели почтительной признательностью родителям: «Получил сегодня посылку из Дорожаева с огромными письмами от милых родителей и весьма оному обрадовался». И еще: «Перечитывал Дорож-ое милое письмецо и читавши оное мне что-то взгрустнулось; я перекрестился, поцеловал родительское пис-цо и грусть стала проходить»[791].

Алексей скрупулезно отмечал в дневнике все дни, когда брал уроки французского или игры на скрипке, когда была строевая подготовка и когда он ездил в гости к товарищам – таким же молодым офицерам из хороших семей, некоторые из которых достаточно превосходили его самого чином или социальным положением, чтобы отец был впечатлен способностью сына завязывать полезные знакомства (Алексей всегда указывал, если кто-то был выше его чином или званием). Он также записал, как понравилось ему самому и его друзьям посланное матерью варенье, и, судя по всему, любовь к сладкому была худшим из его пороков: «Веч. ходил в лавку и купил себе изюму и канфетом , и с Егор. Иван. вместе полакомились пошел в лавку»[792]. В том же духе он описал свое первое знакомство с польской кухней, а про пикник сообщил, что они с друзьями ели «кислое молоко с сахаром и корицей, и пили чай», и курили трубки, и вернулись домой в благопристойном девятом часу вечера[793].

Пожалуй, единственным отраженным в дневнике интересом, который позволяет что-то понять о самом Алексее, является регулярно возникающая тема музыки. Помимо уроков игры на скрипке, Алексей играл на ней или на фортепьяно на светских мероприятиях и всегда отмечал, если там были и другие музыканты (часто ничего больше о самом событии не записывая: «Я играл на скрыпке и на фортепьянах, потом Немец сам сел играть на фортп. польки а я его акомпанировал на скрыпке; просил меня, чтобы я к нему ходил со скрыпкой, и что мы будем с ним съигроваться»)[794]. Его записи о церковных службах, если это не просто отметка о посещении, часто содержат восторженные отзывы о качестве пения: «Был у обедни в Соборе, служил Преосвященный Иосиф и певчие Его пели бесподобно»[795]. Еще: «Ходил с Будаковым в костел кафедральный, где служил сам Бискуп и мне весьма любопытно было видеть как за обедни Бискуп постригал в ксендзы, – церемония была большая, на хорах играл целый оркестр музыки»[796]).