Андрей дополнял свою разностороннюю образовательную программу, часто присоединяясь к сыну в занятиях. Они вместе играли в бильярд, когда Алексей вырос, а в более ранние годы занимались такими мужскими делами, как управление повозкой и повседневный осмотр лошадей и полей. Такие осмотры помогали скоротать досуг (Андрей с сыном «прогуливались») в противовес ежедневному надзору за работами в имении, которым занималась Наталья (она «осматривала» поля в одиночку)[774]. Как пишет Алексей, Яков часто отправлялся с ними в эти поездки и прогулки, что подчеркивает светский и мужской характер этих мероприятий. В записях нет никаких упоминаний о каких-либо целях или присутствии на полях работников: «Катался с папинькой на беговых дрожках и я сам правил… Вскоре после дождя папинька со мной ездил кататься, но возвратившись с прогулки папинька сделался нездоров… После обеда втроем с папинькой и дядинькой прогуливались ровно час по полям… После обеда втроем с папинькой и дядинькой я ездил верхом до деревни Бураковой»[775].

В отличие от домов более богатых семейств, где дети существовали сами по себе в особом, детском крыле, Чихачёвы жили бок о бок со своими детьми. Хотя в доме и была отдельная классная комната, Андрей проводил там и время, не занятое уроками («напившись чаю, немного посиде[л] в детской комнате»), а уроки временами проходили в гостиной[776]. Когда в 1831 году Наталья была в Москве, Андрей чаще, чем обычно, пишет о детях. Он записывает, как бросился утешать Алексея в четыре утра (Андрей не спал, коротая время за чтением и писательскими трудами), как в другую ночь они с сыном легли рано, не поужинав, как он «резвился» с Алешей на постели и затем уснул там вместе с ним, как уступил «неотступной просьбе» сына взять его навестить «дядюшку» Чернавина, хотя и пришлось завернуть ребенка в шинель Андрея, поскольку «было несколько ветрено», и как однажды вечером, разбирая старые бумаги, отдал Алеше конверты и ненужные старые письма, чему мальчик был «рад чрезвычайно»[777].

Другая запись, сделанная после возвращения Натальи из Москвы, показывает, что дневные занятия Андрея продолжали быть тесно связанными с занятиями сына. Андрей пишет: «Дал урок Алешеньке; но он заплакал, что худо выговаривает слово нашим в молитве Всеблагий Господи»; позже «сходил с сыночком в теплицу и в  конюшню, поглядели на жеребеночков покормили хлебцом»; затем «у Алеши от новых шароваров были великие слезы когда их маминька велела скинуть»[778]. Участие Натальи в их занятиях ограничивается тем, что она «велела» сыну снять «новые шаровары». Алексей был искренне привязан к родителям и явно хотел, чтобы они проводили с ним время, няня не могла их заменить. Однажды, когда Наталья еще была в Москве, Андрей надолго задремал; он записал позже, что шестилетний Алексей расплакался перед нянюшкой, сетуя: «Маминька уехала, Папинька спит, какая скука!»[779]

Поведение детей иногда забавляло взрослых. Например, Андрей красочно описывает их возбуждение по поводу дня рождения дяди: «Детенки точно голубенки жужжат и бормочут, поздравлять приличнее хлопочут»[780]. Другой обмен репликами из «почтовых сношений» демонстрирует типичный случай, когда Андрей и Яков обменялись полными любви и понимания шутками по поводу детей. Андрей пишет: «Учитель не налюбовался [учениками]», – на что Яков отвечает: «В этом я уверен». Андрей добавляет: «Дети утверждают, что вечерний телеграф лучше классов ихних». Яков подводит итог: «…и в этом не сомневаюсь»[781]. Очевидно, что Чернавин был с детьми так же близок, как и их отец.

Во многих дневниковых записях Андрея дети, несомненно, являются важным элементом его идеализированного образа деревни: «Воздух и погода столь заманчивы что нехотя направляешь шага на балкон, опускаешься к часам безо всякой цели – туда сюда – дышишь первым весенним воздухом любуешься на открытым воздухе малютками детьми время летит»[782]. Сколь бы ни казались приукрашенными эти идиллические картины, описанные в частном дневнике, предназначенном лишь для семейного чтения, вряд ли они являются плодом фантазии Андрея. Они, с одной стороны, прекрасно вписываются в созданный Андреем идеальный образ провинциальной жизни, а с другой – доказывают, что он как минимум наслаждался такой домашней жизнью, очень непохожей на некоторые более известные мемуары пореформенных лет, авторы которых вспоминали свое пришедшееся на 1830‐е годы детство и отцов, чаще всего отсутствовавших (а если и присутствовавших, то тиранивших домашних)[783].

Однако Алексей далеко не всегда был безупречным или особенно многообещающим учеником, и Андрей отводил в своей образовательной программе важное место дисциплине и даже физическому наказанию: «Я Алексеем Андреевичем был очень недоволен: ибо он смеялся в классе и учителя не слушался и я принужден был связать для него пучок розог»[784]. Хотя временами Андрей пишет о том, что на их уроках Алексей прекрасно себя показал («Алеша учился во весь день хорошо»), чаще всего он просто отмечает: «…уроки Алеше», – а более подробные записи практически всегда сообщают о непослушании или отсутствии прилежания: «Алеша плохо учился в гостиной… Алеша учился потупее вчерашнего… Алеша в шапочке за гримасы противу меня сделанные». Однажды Андрей надел сыну «шапочку» в наказание за то, что «сестрице не давал ватрушечки»[785].