Однако в представлении Андрея идеал, к которому следовало стремиться молодым дворянкам (в одинаковых выражениях описанный и в дневнике, и в опубликованных статьях), теснее всего был связан с подготовкой к жизни после замужества, в положении хозяйки. Таким образом, хотя для Александры и наняли немецкую гувернантку, чтобы учить ее последним «достижениям» городских элит (а наемные учителя преподавали ей такие предметы, как немецкий язык и латынь), Наталья, должно быть, тоже обучала ее необходимым навыкам иного рода. Андрей Болотов, в конце XVIII века писавший о своей сестре, описывал девушку, которую умение управлять имением сделало весьма привлекательной невестой, несмотря даже на совсем небольшое приданое. Ее с восторгом приняло семейство, обремененное давно расстроенным состоянием[817]. Хотя невозможно определить, в какой степени образование Александры находилось в ведении матери, Андрей явно тоже принимал в нем участие. Убеждение Андрея в том, что разностороннее образование могло заинтересовать барышень их будущими обязанностями и удержать от легкомыслия (как он утверждал в статье 1847 года о «важности хозяйки в доме»), вероятно, многими разделялось; возможно, он нашел подтверждение своему мнению в «книжке о воспитании детей» (или даже изначально ею вдохновлялся). Более того, в 1839 году Андрей предпринял в отношении Александры то же, что и ранее для Алексея, и отослал ее в Москву для получения формального образования в частном пансионе (свидетельств о реакции на это Натальи не сохранилось). В пансионе, возглавляемом мадам Шрейер, обучались почти исключительно молодые дворянки. Наталья посещала директрису пансиона, в котором обучалась дочь, но не наносила таких визитов директору института, где учился Алексей, что свидетельствует о вполне ожидаемо более строгой (чем в случае домашних уроков Андрея) гендерной дифференциации при обучении в Москве[818].

Можно предположить, что благодаря усердию, с котором Андрей лично обеспечивал им доступ к образованию, дети Чихачёвых заметно превосходили образованностью других молодых людей из провинциальных семейств, находившихся в столь же стесненных финансовых обстоятельствах. По своему содержанию продуманная Андреем программа была, по сути, проникнута духом эпохи Просвещения и соответствовала лучшим педагогическим принципам своего времени, получившим широкую известность благодаря справочникам и руководствам. Помимо этого, Андрей уделял образованию детей необычно много внимания, держал его под пристальным наблюдением и полностью контролировал; пожалуй, его постоянное присутствие было наиболее необычной чертой этой образовательной программы. Можно предположить, что другим отцам того же общественного положения (читателям, к которым Андрей обращался в своих статьях и которых он надеялся убедить в правильности своих идей) зачастую могло не хватать эмоционального и интеллектуального влечения к самой теме образования.

Андрей утверждал, что сожалеет об ограниченности своего собственного образования и в особенности о том, что ему не довелось повидать мир; эти сожаления побуждали его желать, чтобы сын достиг того, чего отцу не удалось. Как ни парадоксально, то, что он вырастил сына в обстановке постоянного надзора и критики (сколь бы мягкой и любовной она ни была) и был сверх меры озабочен его развитием, могло стать основной причиной неспособности Алексея воплотить эти мечты в жизнь. Даже когда сын повзрослел, Андрей продолжал наставлять его, хотя эти уроки были уже не столь формальными и, вероятно, касались лишь того, как Алексею следовало содержать свои имения. В сохранившихся хозяйственных книгах, которые Алексей в то время вел, временами появляются записи, сделанные рукой его отца, – в точности как в его первом детском дневнике. В январе 1843 года, когда Алексею было семнадцать лет, Андрей в своем дневнике отметил, что мальчик дал ему «славный совет» о каменном доме, «но зато наукой своей крайне меня беспокоит: [ибо?] нисколько не прилагает заботливости и вообще охоты к наукам ни малейшей не имеет. – Жалость да и только!». Несколькими днями позже Андрей сделал сыну «большой выговор» за его «небравость». Критика касалась вообще всего: «Жаль видеть как он слабо и мало вообще собою занимается не только по наукам, но даже и около себя»[819]. В 1850 году, когда Алексей вышел в отставку в возрасте двадцати пяти лет, Андрей ясно дал понять, что будет продолжать заботиться об образовании сына точно так же, как и пятнадцать лет назад, обращаясь за советом к книгам и размышляя, как заинтересовать Алексея теперь уже ведением домашнего хозяйства (предметом, который ранее находился в небрежении, возможно, потому, что здесь поддержкой ему должна была стать жена, а в то время Алексей был еще холост):

В письмах, написанных взрослым Алексеем после выхода в отставку, женитьбы и рождения детей, он выказывает как необычайно сильную привязанность к родителям, так и удивительную зависимость от советов отца. В 1860 году Алексей, женатый мужчина тридцати пяти лет, просит в письме «родительского совета». Ему предложили «частное место» на железной дороге во Владимире, причем с предоставлением «готовой квартиры». Он должен «смотреть за рабочими» и переводить письма с французского, помогая иностранному инженеру по имени Гребнер, которого нужно было сопровождать в поездках «по тракту». Жалованье составляло 40 рублей серебром в месяц – весьма скромный оклад для человека с образованием Алексея: «Все советуют не пропускать этого случая, но я без совета Вашего ни на что, никогда не решаюсь, а буду ожидать вашего мнения с великим нетерпением. Одно иметь надобно соображение, что не место красит человека, а человек место. Должность не трудная без ответственная, а приглашают людей частных и мало-мальски знающих франц. язык. Признаюсь нам с Анночкой очень хочется занять это место, но я без Вас колеблюсь решить , как Вы напишете, так пусть и будет»[821]. Несмотря на то что у него было свое, вполне определенное мнение, Алексей не готов был действовать без родительского одобрения. Очевидно, что он рос человеком ответственным и приятным, но всю свою жизнь оставался во многом зависим от отца (и умер годом раньше того)[822].