– Хорошо, раз вы хотите.

Они вышли на балкон на втором этаже с обратной стороны здания, откуда открывался вид на пустой сад через дорогу от них. Саша собрал волосы в низкий узел, оставив челку и выступающие по бокам пряди. Несмотря на припекающее солнце, в тени действовали свои правила, и Анджеллина, одетая в белый брючный костюм с зеленой брошью на груди, поежилась от порыва холодного ветра. Саша выступил вперед и положил руку на каменные перила. Анджеллина остановилась в пяти шагах от него. Ей хотелось поговорить с ним, но она не знала, какие подобрать слова, чтобы не вызвать в нем неприятных чувств. Довольно того, сколько она доставила их в прошлый раз.

Не отводя взора от сада, Саша заговорил медленно и тихо, и потому Анджеллина внимала каждому его слову:

– Не знаю, почему говорю об этом именно вам… Я вообще, как оказалось, не понимаю многих вещей.

– Конечно, – начала она приподнятым голосом. – Ведь вы еще так молоды…

– Я сказал об этом не для того, чтобы вы меня поддержали или пожалели, – перебил он Анджеллину. – Я стал замечать, что не понимаю то, что испытываю. Эти чувства словно противоречат моей природе. Они мне неприятны, но, когда накатывают, я чувствую, как сильно, почти до боли колотится сердце, и со мной происходит что-то странное. Знаю, для вас, человека явно романтичного, подобный анализ собственных эмоций кажется странным, потому что для вас они в порядке вещей. – Саша глубоко вздохнул и выдержал паузу. – Когда… умирала Анко, я не мог смотреть ей в глаза. Я изо всех сил делал вид, будто ничего не происходит. Она говорила и говорила, а я молчал, словно разучился говорить. Я не знаю почему. Бабушка тоже умирала у меня на глазах, но после я практически не вспоминал о ней. В обоих случаях я вел себя как эгоцентричный подлец, а они… Я не понимаю, почему, но, умирая, они просили меня помнить их.

– Пока нас помнят, мы живем.

– Нет, – затряс он головой. – Все это сентиментальный бред.

– Знаете, что на самом деле сентиментальный бред? Ваш страх любить и страх принимать чужую любовь.

Поднявшийся холодный ветер растрепал волосы Саши. Когда порыв ослаб, он убрал пряди с лица и продолжил все тем же ровным тоном:

– Недавно я узнал пренеприятную правду о своем происхождении, после которой больше не смогу воспринимать свою жизнь как раньше. – Он ухмыльнулся. – Передо мной поставили жестокий выбор, от которого зависела не одна жизнь. И я не уверен, что принял верное решение. – Он развернулся к ней боком, продолжая смотреть куда-то вниз. Глубина печали, поселившаяся в его глазах, тронула Анджеллину до легких мурашек. – Этот выбор – ничто по сравнению с тем, насколько чудовищный выбор заставили сделать Александра. Сначала цена выбора была лишь моим предположением, но недавние новости расставили все на свои места. Я был прав. И я очень надеюсь, что никогда не окажусь в ситуации, чтобы понять Александра. Такая мука – быть рабом отупляющей примитивной потребности в любви. Я всегда относился к этому скептически. Даже с легким презрением – к людям, которые ради каких-то высоких ценностей, которые даже неосязаемы, жертвовали материальным. – Саша вновь повернулся к Анджеллине спиной, уперся руками в перила и склонил голову. – Но когда я думаю о том, что один из этих людей – Александр, я в корне меняю свое мнение. Ни на секунду не задумываюсь о том, насколько глупы его мотивы – а с точки зрения логики они глупы. Кажется, я уважаю его решение, даже несмотря на то что страдаю из-за этого сам. Никто не видит, что в этой войне он всего лишь в очередной гребаный раз выступает козлом отпущения.

У меня была возможность убить Александра и тем самым помешать Делинде. Он был так беззащитен передо мной. Мне кажется, если бы я попытался это сделать, он бы не сопротивлялся – в таком отчаянии он пребывал. Тогда я даже не сразу вспомнил, как он спас меня в плену. Нет, что-то другое не дало мне даже задуматься о его убийстве всерьез. Я… жалел его. Не видел в нем ни угрозы, ни тирана, которого все боятся. Только несчастную жертву, уязвимостью которого пользуются все, у кого только хватает наглости. И когда я увидел Александра, то, как на него продолжают давить, морально разрушая, я испытал странную ненависть и не менее странное желание. Это было желание… – Саша дернулся.

Анджеллина встала рядом.

– Защитить? – спросила она тихонько.

Он медленно кивнул.

– Он не заслужил такой жизни. Я просто… хочу помочь ему, но не знаю как. Это тупик.

– Желать защищать близких нормально. В конце концов, несмотря на войну, он остается вашим другом. Я рада, что вы поделились со мной своими переживаниями. Вам легче?

– Вероятно, это было ошибкой.

– Одно из лучших ваших решений.

Он убрал руки в карманы.

– Все, хватит. Не хочу, чтобы вы как-либо комментировали это. Мне просто нужно было выговориться. – Саша развернулся к выходу с балкона. – Скоро начнется. Нам пора.

Они вернулись в зал и заняли прежние места. Люди к тому времени начали потихоньку утихомириваться. Журналисты заняли свои позиции на уровне ближайшего к трибуне ряда.

– Кстати, – начала Анджеллина шепотом, – о каком выборе и решении вы говорили?

– Передо мной поставили выбор: унижение в обмен на прекращение поддержки Дирком Делинды в финансировании войны.

Анджеллина прикрыла раскрытый рот рукой.

– Вы шутите?

Зал зааплодировал, и Саша с Анджеллиной машинально подхватили рукоплескания. Лавиния вышла к трибуне и положила на нее папку.

– Здравствуйте, дамы и господа. Сегодня в центре внимания находится нестабильная военная обстановка на территории Германской империи и вероятность новой войны. Хочется напомнить, что со дня начала Третьей мировой не прошло и пятидесяти лет. Ее застал основатель Делиуара – ныне покойный Джейкоб Аврахам. Вот что он писал об этом в своих дневниках: «После предыдущей войны человечество было уверено, что новое правительство, оглядываясь на плачевное прошлое, не допустит ее вновь. Ради чего погибли миллионы людей, по большей части безвинные жертвы единичных персон, стоящих у власти? Видит бог, мы не учимся на своих ошибках, и из-за убийства пары человек – пусть запланированного убийства – на чужих границах мы разозлимся и отправим на смерть еще десятки тысяч солдат, дабы те принесли нам победу, которая станет исцелением для нашего задетого эго. Ничего в нас не поменялось и вряд ли когда-то поменяется. Мы становимся умнее, образованнее, вежливее, толерантнее, но стоит прозвучать одному выстрелу, и следом сыпется град пуль. Мы вырезали целые народы за то, что они не похожи на нас; выгоняли коренных жителей с их земель; испытывали на мирном населении свое оружие; опустошали территории, закрывая глаза на печальное будущее, ссылаясь на то, что не станем его свидетелями. Кто-нибудь вспомнит, ради чего все это было? Мы продолжаем все это делать. Мы сделали все, чтобы слово “человек” даже в нас, людях, вызывало отторжение и неприязнь».