Быть монахиней здесь означало жить в игрушечном кукольном домике. Цвета были слишком простыми для реального мира. У нас напрочь отсутствовали оттенки и полутона, властвовали яркие, чистые краски.

Ну и, конечно, здесь был Эль-Мисти. В Арекипе я не могла избавиться от ощущения, что лишь тонкая вуаль отделяет землю от рая. Вершина горы настолько возвышалась над ползущим над долинами туманом, настолько далека была от надежной тверди под ногами, что казалась неким сверкающим королевством в облаках, настоящим мифом или древней легендой. Vicaria пыталась запретить монахиням смотреть на вулкан, однако же сестра Лорета не могла уничтожить его по своему хотению. Даже если вы не смотрели на него, Эль-Мисти смотрел на вас. Я лично ощущала присутствие горы так, как ощущают манто из белого горностая на плечах — легкое, невесомое и нежное, но, что еще более важно, способное защитить. Мингуилло находился по другую сторону горы, а вдобавок еще и за океаном с двумя морями.

В столь теплой атмосфере я и впрямь могла проникнуться искренней верой. Утешение, обретенное в ней, поглотило бы мои печали и потери; я могла бы даже окончательно похоронить надежды Мингуилло на вечное страдание для меня тем, что открыла бы в себе настоящее призвание, доставляющее мне одну только радость. Но было нечто такое, что удерживало меня от подобного шага.

Все в монастыре полагали, что, раз я была калекой, то никогда не знала любви. Но воспоминания о поцелуе Санто и о том молчаливом обещании, которое прошептали мне его губы на Сан-Серволо, подрывали веру, которой в противном случае я бы наверняка прониклась в монастыре. Когда с моих губ «невинной и чистой невесты Христа» слетали слова молитвы, сердце мое разрывалось от боли, ибо мне казалось, что Господь участвует в тайном сговоре. И что же это за Бог, которому я должна была вверить себя? Который принимал пустые клятвы послушниц, не желающих становиться Его невестами, который позволял братьям запирать неудобных сестер в том, что Сесилия Корнаро однажды назвала «Его гаремом»?

Кроме того, я не могла забыть и о том, что этот самый Бог был идолом и для такого сумасшедшего существа, как сестра Лорета, которая собственными руками и своим устрашающим примером делала больше для распространения среди нас кощунственных мыслей, чем сам дьявол.

Вновь отстранившись от своей сути, я искала прибежища в рисунках, как всегда поступала с детства. Мой дневник, состоящий из отдельных листочков, обрел надежное укрытие в дальнем углу моего шкафчика для свечей.

Сестра Лорета

Каждый день Я отправляла сестру Нарциссу и сестру Арабеллу собирать сведения о Венецианской Калеке. Эти девушки ступали так, словно не весили ничего.

Сама же Я ходила по ночам, смотрела и слушала. В трапезной начали перешептываться, что в монастыре завелось привидение, которое бродит в предрассветную пору по узким аллеям. Глупые девчонки в новициате уверяли, что видели, как глухой ночью домовой прижимается лицом к стеклам их комнат.

Марчелла Фазан

Но ночь разительно отличалась от дня! Монастырь Святой Каталины превращался в осколок древнего, первобытного прошлого. Во мраке слышался шорох крыльев летучих мышей, в темных комнатах тускло тлели огоньки свечей или очагов, и на фоне бархатно-синего неба вырисовывались фантасмагорические силуэты мавританских куполов и арок.

Именно по ночам оживала темная и страшная история монастыря. Даже роса казалась пропитанной мрачными тенями прошлого. Я вдруг осознала, что множество вещей, к которым я прикасалась, даже моя собственная кровать, некогда принадлежали женщинам, которые умерли для внешнего мира; будучи совсем еще молодыми девушками. Они были недолговечными фантомами в этом месте, полном торжества жизни, и скончались в безвестности.

Ночь уводила нас все дальше и дальше во времени. После наступления темноты монастырь Святой Каталины приводил меня в ужас. Такое впечатление, что наше женское общество переносилось назад, в первобытную эпоху, превращаясь в стойбище какого-нибудь древнего племени, и огоньки очагов напоминали маленькие красные костры ада, горящие в вечном мраке.

Граница между «внутри» и «снаружи» стиралась. Цвета исчезали, и через порог в комнату вползали жутковатые тени. Монастырь вдруг терял всю свою величественную неприступность и казался неглубокой раной на теле земли, ничтожным и беззащитным поселением в глуши мироздания, вокруг которого рыскали злобные и могучие чудовища.

В своем дневнике я написала: «В Святой Каталине что-то не так. Приближается нечто страшное. По ночам я чувствую это».

Мингуилло Фазан

Насмешливый читатель обманывает себя, принимая мое молчание по поводу исчезнувшего завещания за проявление слабости или признание поражения. Совсем напротив.

Избавившись от Марчеллы, я предпринял новую попытку установить личность того, кто похитил завещание. Много лет прошло с тех пор, как я нашел на его месте отрубленную голову цыпленка. Устав жить в напряженном ожидании, в тени реальной угрозы разоблачения, я захотел найти и покарать вора.

Я принялся расспрашивать всех, кто жил в Палаццо Эспаньол, начиная с того времени, как я впервые увидел подлинное завещание, и до того момента, когда оно пропало. Слуги, священники, пансионеры-прихлебатели, лодочники и садовники покидали мой кабинет в страхе и растерянности: разумеется, я не мог напрямую задать им тот единственный вопрос, который меня интересовал, поэтому приходилось мучить их туманными обвинениями и намеками, внимательно следя за выражением их лиц в надежде узреть чувство вины.

В самых своих сокровенных мечтах я надеялся, что вор мертв. Но даже у самых радужных надежд имеются острые углы. Если вор отправился в мир иной, где же он спрятал документ?

Но, быть может, тот, кто похитил завещание, предпочел медленно свести меня с ума? Напрасная надежда! Что за дьявольски изобретательная личность перешла мне дорогу? Но на каждом шагу меня подстерегали ненормальные.

Раз уж мы заговорили о них… Я как-то обратился к своему камердинеру Джанни с вопросом:

— Мы знаем кого-либо, кто желал бы мне зла? Еще с тех прежних времен, когда мой отец был жив?

Если бы малый понял, о чем идет речь, то наверняка бы выпрямился и окинул бы меня подозрительным взглядом, а так он лишь тупо уставился на меня, как рыба со сковородки. Он был единственным из слуг, кому я доверял уборку своего кабинета. В нем я безо всякой опаски оставлял свои личные бумаги валяться где попало. Потому что Джанни, голова которого походила на ствол пальмы с клочком волос на макушке, был неграмотен и нелюбопытен, как монах-отшельник.

Марчелла Фазан

Ослепленная великолепием цветов и солнечными лучами, я безропотно выполняла свои обязанности послушницы. Я учила библейские истории, сюжеты которых были изображены на стенах. По-испански я стала говорить с акцентом Арекипы, обогатив свой лексикон словами, которые олицетворяли местный колорит: sillar, белый камень, что окружал нас со всех сторон; mestiza, полукровка; criada, служанка; esclava, рабыня.